Виктор Гюго - Ган Исландец

Епископъ спокойно возразилъ:

— Господинъ секретарь, подсудимаго невозможно лишить слова.

— Вы правы, почтенный епископъ, — поспѣшно вскричалъ предсѣдатель: — нашъ долгъ доставить возможно большую свободу защитѣ. Я только посовѣтовалъ бы подсудимому умѣрить свои выраженія, если онъ понимаетъ свои истинныя выгоды.

Шумахеръ покачалъ головой и замѣтилъ холоднымъ тономъ:

— Повидимому, графъ Алефельдъ теперь болѣе увѣренъ въ своихъ, чѣмъ въ 1677 году.

— Замолчи! — сказалъ предсѣдатель и сейчасъ же обратившись къ другому обвиняемому, сидѣвшему рядомъ съ Шумахеромъ, спросилъ: какъ его зовутъ.

Горецъ колоссальнаго тѣлосложенія съ повязкой на лбу, поднялся со скамьи и отвѣтилъ:

— Я Ганъ Исландецъ, родомъ изъ Клипстадура.

Ропотъ ужаса пронесся въ толпѣ зрителей. Шумахеръ, выйдя изъ задумчивости, поднялъ голову и бросилъ быстрый взглядъ на своего страшнаго сосѣда, отъ котораго сторонились прочіе обвиняемые.

— Ганъ Исландецъ, — спросилъ предсѣдатель, когда волненіе поутихло, — что можешь сказать ты суду въ свое оправданіе?

Не менѣе остальныхъ зрителей Этель была поражена присутствіемъ знаменитаго разбойника, который уже съ давнихъ поръ въ страшныхъ краскахъ рисовался въ ея воображеніи. Съ боязливой жадностью устремила она свой взоръ на чудовищнаго великана, съ которымъ быть можетъ сражался и жертвой котораго, быть можетъ, сталъ ея Орденеръ.

Мысль объ этомъ возбудила въ умѣ ея самыя горестныя предположенія; и погрузившись всецѣло въ бездну мучительныхъ сомнѣній, она едва слышала отвѣтъ Гана Исландца, въ которомъ она видѣла почти убійцу своего Орденера. Она поняла только, что разбойникъ, отвѣчавшій предсѣдателю на грубомъ нарѣчіи, объявилъ себя предводителемъ бунтовщиковъ.

— По собственному ли побужденію, — спросилъ предсѣдатель, — или по стороннему наущенію принялъ ты начальство надъ мятежниками?

Разбойникъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, не по собственному.

— Кто же склонилъ тебя на такое преступленіе?

— Человѣкъ, называвшійся Гаккетомъ.

— Кто же этотъ Гаккетъ?

— Агентъ Шумахера, котораго называлъ также графомъ Гриффенфельдомъ.

Предсѣдатель обратился къ Шумахеру.

— Шумахеръ, извѣстень тебѣ этотъ Гаккетъ?

— Вы предупредили меня, графъ Алефельдъ, — возразилъ старикъ, — я только что хотѣлъ предложить вамъ этотъ вопросъ.

— Иванъ Шумахеръ, — сказалъ предсѣдатель, — тебя ослѣпляетъ ненависть. Судъ обратилъ вниманіе на систему твоей защиты.

Епископъ поспѣшилъ вмѣшаться.

— Господинъ секретарь, — обратился онъ къ низенькому человѣку, который повидимому отправлялъ обязанности актуаріуса и обвинителя, — этотъ Гаккетъ находится въ числѣ моихъ кліентовъ?

— Нѣтъ, ваше преосвященство, — отвѣтилъ секретарь.

— Извѣстно ли, что сталось съ нимъ?

— Его не могли захватить, онъ скрылся.

Можно было подумать, что, говоря это, секретарь старался измѣнить голосъ:

— Мнѣ кажется вѣрнѣе будетъ сказать: его скрыли, — замѣтилъ Шумахеръ.

Епископъ продолжалъ:

— Господинъ секретарь, велѣно ли розыскать этого Гаккета? Извѣстны ли его примѣты?

Прежде чѣмъ секретарь успѣлъ отвѣтить, одинъ изъ подсудимыхъ поднялся со скамьи. Это былъ молодой рудокопъ, суровое лицо котораго дышало гордостью.

— Я могу вамъ сообщить ихъ, — сказалъ онъ громко, — этотъ негодяй Гаккетъ, агентъ Шумахера; человѣкъ малорослый съ лицомъ открытымъ, какъ адская пасть. Да вотъ, господинъ епископъ, голосъ его сильно смахиваетъ на голосъ этого чиновника, который строчитъ за столомъ и котораго ваше преосвященство кажется назвали секретаремъ. Право, если бы здѣсь не было такъ темно и если бы господинъ секретарь не пряталъ такъ своего лица въ волосахъ парика, я убѣжденъ, что черты его шибко напоманаютъ черты Гаккета.

— Нашъ товарищъ правъ вскричали двое подсудимыхъ, сидѣвшіе рядомъ съ молодымъ рудокопомъ.

— Неужели! — пробормоталъ Шумахеръ съ торжествующимъ видомъ.

Между тѣмъ секретарь не могъ сдержать движенія боязни или негодованія, что его сравниваютъ съ какимъ то Гаккетомъ. Предсѣдатель, который самъ замѣтно смутился, поспѣшилъ заявить:

— Подсудимые, не забывайте, что вы должны отвѣчать только на вопросы трибунала; и впредь не осмѣливайтесь оскорблять должностныхъ лицъ постыдными сравненіями.

— Но, господинъ предсѣдатель, — возразилъ епископъ, — вопросъ шелъ о примѣтахъ; и если виновный Гаккетъ представляетъ нѣкоторое сходство съ господиномъ секретаремъ, это обстоятельство можетъ оказаться полезнымъ…

Предсѣдатель перебилъ его:

— Ганъ Исландецъ, ты имѣлъ сношенія съ этимъ Гаккетомъ; скажи намъ, чтобы удовлетворить его преосвященство, похожъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ на почтеннаго секретаря.

— Нисколько, — отвѣчалъ великанъ, не колеблясь.

— Видите, господинъ епископъ, — замѣтилъ предсѣдатель.

Епископъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и предсѣдатель обратился къ слѣдующему подсудимому съ обычной формулой:

— Какъ тебя зовутъ?

— Вильфридъ Кенниболъ, изъ Кольскихъ горъ.

— Ты былъ въ числѣ бунтовщиковъ?

— Точно такъ, сударь, правда дороже жизни. Меня захватили въ проклятыхъ ущельяхъ Чернаго Столба. Я предводительствовалъ горцами.

— Кто склонилъ тебя къ преступному возмущенію?

— Видите-ли ваше сіятельство, наши товарищи рудокопы сильно жаловались на королевскую опеку, да оно и немудрено. Будь у васъ самихъ грязная хижина да пара дрянныхъ лисьихъ шкуръ, вы тоже захотѣли бы лично распоряжаться своимъ добромъ. Правительство не обращало вниманія на ихъ жалобы, вотъ, сударь, они и рѣшились взбунтоваться, а насъ просили прійти на помощь. Развѣ можно было отказать въ такой малости товарищамъ, которые молятся тѣмъ же святымъ и тѣми же молитвами. Вотъ вамъ и весь сказъ.

— Никто васъ не подбивалъ, не ободрялъ, не руководилъ мятежомъ? — спросилъ предсѣдатель.

— Да вотъ, господинъ Гаккетъ безпрестанно твердилъ намъ, что мы должны освободить графа, мункгольмскаго узника, посланникомъ котораго онъ называлъ себя. Мы конечно обѣщали ему, что намъ стоило освободить лишняго человѣка?

— Этого графа называлъ онъ Шумахеромъ или Гриффенфельдомъ?

— Называлъ, ваше сіятельство.

— А самъ ты его никогда не видалъ?

— Нѣть, сударь, но если это тотъ старикъ, который только-что наговорилъ вамъ цѣлую кучу именъ, надо признаться…

— Въ чемъ? — перебилъ предсѣдатель.

— Что у него славная сѣдая борода, сударь; ничуть не хуже бороды свекра моей сестры Маасъ, изъ деревушки Сурбъ, который прожилъ на свѣтѣ сто двадцать лѣтъ.

Полумракъ, царившій въ залѣ, помѣшалъ видѣть разочарованіе президента при наивномъ отвѣтѣ горца. Онъ приказалъ стражѣ развернуть нѣсколько знаменъ огненнаго цвѣта, лежавшихъ близъ трибуны.