Николай Лейкин - Вне рутины

— И что-же самое говорю, Соняша, говорю, какъ мать, — подхватила Манефа Мартыновна.

— Дѣлайтесь скорѣе генеральшей, дѣлайтесь, — прибавилъ Хохотовъ.

— Вотъ видишь, Соняша, не одна я, старуха, говорю это, а и молодой человѣкъ съ либеральными взглядами.

— Тутъ либеральные взгляды, Манефа Мартыновна, ни при чемъ. Тутъ взгляды должны быть практическіе, Софья Николаевна избалована, съ барскими наклонностями, ей нельзя выйти замужъ за бѣднаго труженика. Она будетъ страдать.

— Э, то я-то- съ барскими наклонностями? — спросила Соняша и иронически улыбнулась.

— Да конечно-же. Вы спите чуть не до полудня, въ столѣ пренебрегаете щами и кашей.

— Я сплю долго, потому что у меня настоящаго дѣла нѣтъ.

— Да и не будетъ. Не такая въ дѣвица. Скорѣй дѣлайтесь генеральшей, скорѣй.

— Благодарю за совѣтъ. А собой я распорядиться съумѣю, — сказала Соняша.

Они встали изъ-за стола. Хохотовъ закурилъ папиросу.

— А ужъ какъ Іерихонскій вчера торжествовалъ насчетъ своей побѣды! — сказалъ онъ.

— Ужъ и побѣды! — возразила Соняша. — Вольно же ему было понимать маменькино приглашеніе къ намъ превратно.

— Какъ онъ пѣлъ! Игралъ на гитарѣ и пѣлъ. Моя комната подъ его кабинетомъ и я слышалъ. Часовъ до двѣнадцати пѣлъ.

— Да развѣ онъ поетъ? — усумнилась Манефа Мартыновна.

— Въ лучшемъ видѣ поетъ, барыня, — откликнулась кухарка Ненила, прибиравшая со стола. — И голосъ у нихъ, какъ труба. Только все духовное поютъ. Играютъ на гитарѣ и поютъ.

— Это для меня новость, что онъ поетъ, — сказала Манефа Мартыновна. — Вотъ видишь, онъ даже и музыкальный человѣкъ, — обратилась она къ дочери и, когда кухарка ушла изъ столовой, сообщила Хохотову:- Вѣдь ужъ черезъ два года полную пенсію въ тысячу рублей выслуживаетъ, да и такъ имѣетъ хорошіе достатки.

— Кладъ, а не женихъ, — закончилъ Хохотовъ и ушелъ къ себѣ въ комнату зубрить «Нервныя болѣзни», какъ онъ выразился.

Послѣ ухода Хохотова, Соняша, удалясь въ спальню, заплакала. Она плакала довольно долго. Ее брало зло на студента такъ говорившаго, такъ выражавшагося о ней. Вошла мать.

— О чемъ ты, дурочка? — спросила она дочь ласково, погладила по головѣ и поцѣловала.

— Я не думала, что онъ такой… Я его считала лучше… Я, про Хохотова, — отвѣчала Соняша. — Вотъ вамъ — былъ либеральный человѣкъ и что говоритъ! Былъ съ прекрасными передовыми взглядами — и вдругъ… Мнѣ даже не вѣрится. И это ужъ во второй разъ. Въ первый разъ я думала, что онъ шутитъ, а ужъ теперь я вижу, что въ серьезъ. Подлецъ! Онъ меня жестоко оскорбилъ.

— Полно, душечка, успокойся. Вѣдь у тебя есть и свой умъ въ головѣ. Ты сама видишь, что онъ правъ, а видишь это и оттого плачешь. По книгамъ жить нельзя. Надо жить такъ, какъ жизнь велитъ. Ты вотъ теперь видишь, какъ жизнь велитъ жить — ну, и плачешь!

— Ахъ, оставьте меня въ покоѣ! Дайте мнѣ хоть плакать-то свободно! — воскликнула Соняша и оттолкнула мать.

Часу въ шестомъ вечера кухарка Ненила доложила Манефѣ Мартыновнѣ, что генеральская Дарья пришла и желаетъ ее видѣть. Дарью пригласили въ столовую. Она вошла вся сіяющая и отрапортовала:

— Генералъ сейчасъ со службы пріѣхали. Они приказали вамъ кланяться и просили сказать, что сегодня въ восемь часовъ вечера у васъ будутъ.

— Хорошо. Благодари генерала. Скажи ему, что кланяемся, просимъ и ждемъ, — отвѣчала Манефа Мартыновна.

Дарья ушла не сразу, а потолкалась немного, переступая съ ноги на ногу, и пробормотала:

— Ужъ такъ вы нашему генералу понравились; такъ, что и сказать невозможно. Сегодня поутру съ Семеномъ только и говорили объ васъ. А ужъ пуще всего онъ у насъ насчетъ Софьи Николаевны распалился!

Манефа Мартыновна полѣзла въ карманъ и дала Дарьѣ двугривенный. Дарья поцѣловала ее въ плечо и удалилась.

— Іерихонскій сейчасъ присылалъ сказать что придетъ сегодня въ восемь часовъ, — робко ообщила Манефа Мартыновна дочери. — Не будь, душечка, съ нимъ невѣжлива. Право, онъ не худой человѣкъ, и тебѣ объ немъ нужно настоящимъ манеромъ подумать.

— Я лучше сдѣлаю. Я уйду изъ дома, — спокойно сказала Соняша.

— Нѣтъ, нѣтъ! Ты этого не дѣлай! Голубушка, не дѣлай! — испуганно воскликнула мать и стала упрашивать дочь одѣться получше и остаться дома.

Соняша плакала.

Второй визитъ Іерихонскаго къ Заборовымъ сопровождался нѣкоторою торжественностью. Минутъ за пять до восьми часовъ пришла Дарья и принесла корзинку гіацинтовъ. Она просила поставить гіацинты до прихода хозяина въ прихожую, а про него самого сказала:

— А онъ слѣдомъ… Совсѣмъ ужъ они одѣвшись, но Семенъ на нихъ сапоги сухой щеткой начищаетъ.

И какъ только часы въ столовой Заборовыхъ начали бить восемь, Іерихонскій ужъ звонился.

На этотъ разъ онъ спустился сверху по лѣстницѣ безъ пальто, но имѣлъ на головѣ шляпу. Онъ былъ въ визиткѣ уже безъ ордена и имѣлъ въ рукахъ небольшую бомбоньерку съ конфетами.

Въ прихожей его встрѣтила Манефа Мартыновна.

— Часы бьютъ, и я у васъ. Кажется, аккуратенъ, — похвастался онъ, здороваясь. — Не могу отказать себѣ въ удовольствіи, при засвидѣтельствованіи вамъ почтенія, поцѣловать вашу ручку, многоуважаемая, — прибавилъ онъ.

— Да что-жъ, поцѣлуйте, — добродушно отвѣчала Манефа Мартыновна и чмокнула приложившагося къ ней Іерихонскаго въ лысину.

— А гдѣ-же Софья Николаевна? — спросилъ онъ, входя въ гостиную.

— Дѣвичье дѣло… Какъ и вчера, одѣвается. Молодежь не имѣетъ обычая быть аккуратной, — проговорила Манефа Мартыновна. — Ужъ вы извините. Она сейчасъ выйдетъ.

— Не тревожьте. Пусть дѣлаетъ свое дѣло. А я сегодня къ Софьѣ Николаевнѣ съ дарами. Она объявила, что любитъ цвѣты — и вотъ я ей гіацинтиковъ привезъ для услады зрѣнія и обонянія, а кстати захватилъ поднесеніе и для услады вкуса. Іерихонскій тронулъ рукой по бомбоньеркѣ.

— Какъ вы ее балуете, Антіохъ Захарычъ! — сказала Манефа Мартыновна.

— Выслужиться, многоуважаемая, передъ ней хочу, выслужиться. Очень ужъ онѣ меня сурово встрѣтили вчера.

— Ну, вы не смотрите на нее, не судите ее строго. Она это такъ… изъ своенравія, а въ сущности она дѣвушка предобрая.

— Я вижу-съ… Я ужъ заранѣе приглядѣлся къ ней, приглядѣлся, пока еще не переступилъ порога вашего дома… Да-съ… Да и справки наводилъ, — говорилъ, Іерихонскій. — Я вижу-съ… Я не обманываюсь, достоуважаемая Манефа Мартыновна. — Я рѣшилъ взять, что есть. Но, простите великодушно, я еще не получилъ изъ ихъ устъ офиціальнаго отвѣта на мой письменный, вопросъ о законномъ бракѣ. Да и вы въ своемъ отвѣтномъ письмѣ изволили игнорироватъ его. Манефа Мартыновна замялась.

— Изволите-ли видѣть, въ чемъ дѣло, Антіохъ Захарычъ….- начала она.

— Знаю, знаю, — перебилъ ее Іерихонскій. — Возможное дѣла, возможно, что вчера, при первомъ нашемъ знакомствѣ, Софіи Николаевнѣ, можетъ быть, и неудобно было намекнуть мнѣ о своемъ согласіи на мое предложеніе… да и я не ставилъ вопроса этого категорически, но сегодня мнѣ хочется поставить дѣло на офиціальную почву. Какъ вы объ этомъ думаете?