Екатерина Леткова - Мухи

— Боже мой! Боже мой! — шепталъ онъ про себя. — Хоть бы заснуть, проспать, все забыть…

Письмоводитель не приходилъ по праздникамъ, поэтому весь день, весь длинный день былъ свободенъ. Куда дѣть его? Чѣмъ занять, какъ заставить себя забыть? Хоть бы поговорить съ кѣмъ-нибудь…

Опять вошелъ все тотъ же Иванъ, единственный служитель номеровъ, всегда растрепанный, заспанный и грязный.

— Агѣевна спрашиваетъ: варить сегодня что прикажете?

Агѣевна была жена содержателя «номеровъ для пріѣзжающихъ» и готовила кушанья для постояльцевъ.

Иванъ повторилъ вопросъ.

— Я не буду обѣдать сегодня… Поѣду куда-нибудь… Есть у васъ тутъ прогулки какія-нибудь, что ли?

— Городской садъ есть… Разъ въ недѣлю музыка играетъ… Многіе помѣщики даже пріѣзжаютъ погулять…

— А кто у васъ тутъ помѣщики?

— Мало ли господъ кругомъ?! Всѣхъ не упомнишь. Князь Шугуевъ, предводитель, прекрасный баринъ. Парменовъ, Печниковъ, Листовскій — генералъ… Мало ли!

— Иванъ! — послышался изъ корридора жирный, заспанный голосъ хозяина.

Корридорный исчезъ за дверью.

«Парменовъ, Печниковъ… вертѣлось въ головѣ Ивана Петровича… Печниковъ! Не Сеняша ли это?

И въ мозгу сразу выплылъ образъ молодого, здороваго студента, въ косовороткѣ и высокихъ сапогахъ, всегда веселаго, бодраго и беззаботнаго. Большая часть товарищей по университету скорбѣли или о своей, или о чужой судьбѣ.

Печниковъ, или Сенаша, какъ звали его товарищи, не допускалъ скорби и вносилъ всюду съ собою смѣхъ и бодрое настроеніе.

— Мы сами создаемъ свою судьбу, — говорилъ онъ, — не давать же ей, безглазой, побѣждать насъ…

И товарищи любили его за это: любилъ его и Иванъ Петровичъ. По окончаніи курса они разстались. Бахтеяровъ сейчасъ же взялъ мѣсто въ провинцію, а Печниковъ остался въ Москвѣ, потому что былъ влюбленъ въ какую-то барышню. Вскорѣ онъ женился на ней и написалъ Ивану Петровичу восторженное письмо о своемъ неземномъ счастьѣ, о красотѣ и умѣ того ангела, который согласился всю жизнь идти съ нимъ рука въ руку, о своей вѣрѣ въ вѣчную любовь, въ вѣчное блаженство на землѣ.

— Сеняша Печниковъ! — проговорилъ про себя Бахтеяровъ. — Кто-то изъ товарищей злобно говорилъ, что рядомъ съ ангельскими качествами у его жены оказалось и имѣніе въ центральной полосѣ… Впрочемъ, можетъ быть, не про него… Съ тѣхъ поръ больше двадцати лѣтъ прошло… А въ эти двадцать слишкомъ лѣтъ сколько всякой воды утекло.

Сначала служба… Она шла трудно, Бахтеярова переводили изъ города въ городъ, пока онъ не получилъ въ С. товарища прокурора. Потомъ — любовь!.. Ему уже было 84 года, когда онъ влюбился въ дѣвушку на десять лѣтъ моложе себя… Какъ онъ былъ счастливъ, когда она согласилась стать его женой. Жизнь все время шла такъ тревожно и полно, что не оставалось мѣста для воспоминаній объ университетскихъ товарищахъ. И вдругъ здѣсь, среди этой тоски и одиночества, выплылъ совершенно ясно образъ одного изъ нихъ, да еще такого жизнерадостнаго и бодраго. И онъ съ волненіемъ ждалъ разъясненій: тотъ ли это Печниковъ — здѣшній помѣщикъ.

— Печниковъ? Это Знаменскій, что-ли? — точно очнувшись отъ сна, сказалъ Иванъ, на вопросъ Бахтеярова.

— Не Знаменскій, а Печниковъ, я тебя спрашиваю: знаешь ты, какъ зовутъ помѣщика Печникова? Не Семенъ Семеновичъ?

— Ну да… Семенъ Семенычъ… Это нашъ, Знаменскій… Изъ Знаменки…

— Ты его знаешь?

— Слава тебѣ Господи!.. Мы сами изъ тѣхъ мѣстъ. Да и здѣсь они бываютъ когда… Что-то давно не видать ихъ… Прежде всегда у насъ стояли.

— А гдѣ эта Знаменка?

— Какъ проѣдете Веденѣево, такъ за лѣсомъ и Знаменка.

— А до Веденѣева сколько?

— Верстъ пятнадцать, больше не будетъ… Двадцати нѣтъ… Да у насъ вѣдь версты не мѣряныя… Можетъ, и будетъ двадцать… Только у нихъ вы ничего особеннаго не увидите… Вотъ ежели бы къ Петру Ивановичу поѣхали, — ну, тамъ есть на что посмотрѣть… До ста головъ на одномъ скотномъ, не считая матокъ и жеребятъ. Тѣ отдѣльно…

Иванъ Петровичъ распорядился, чтобы ему наняли лошадей, и отправился въ Знаменку.

Мохнатая, заморенная пара едва ползла по извилистому проселку. Ямщикъ — мужиченко лѣтъ пятидесяти — точно нехотя присѣлъ на облученъ, дремалъ и только изрѣдка, также нехотя, говорилъ, тяжело помахивая возжей:

— Ну ты! задумалась!

Было уже часовъ шесть, а жара еще и не думала спадать. Солнце жгло, какъ утромъ; отъ растрескавшейся земли несло сухимъ жаромъ, весь воздухъ былъ точно раскаленный.

Ивану Петровичу казалось, что онъ ѣхалъ цѣлую вѣчность. Уже три часа прошло, какъ онъ выѣхалъ изъ своихъ номеровъ, а Знаменки еще и видно не было. Сначала онъ съ интересомъ смотрѣлъ кругомъ. Лошади, на которыхъ онъ ѣхалъ, были не вычищены и запряжены точно случайно, точно ихъ застали врасплохъ: вездѣ висѣли какія то веревочки, торчали узлы и концы. Ямщикъ былъ тоже точно случайный, не настоящій, какъ будто онъ присѣлъ на облучекъ на одну минуту, а это, въ сущности, не его дѣло. Желтыя поля съ жидкой рожью и выжженные солнцемъ луга тянулись безконечно. На лугахъ нѣкоторыя полосы были скошены, другія посохли на корню, тоже точно никому не нужныя. И это чувство „ненужности“ не покидало ни на минуту Ивана Петровича. Онъ смотрѣлъ по сторонамъ, и скоро все та же тоска вползла въ него.

На лугахъ, благодаря празднику, не было ни души. Они тянулись на цѣлыя версты, точно всѣми забытые. Тишь была такая, что ни одна травка не шевелилась. И эта тишь наводила страхъ и уныніе на Ивана Петровича. Онъ закрылъ глаза, чтобы ничего не видѣть и не слышать и, главное, но думать…

— Баринъ! А баринъ! Вздѣньте ноги на облучокъ…

Иванъ Петровичъ открылъ глаза.

— Что? Что? — съ испугомъ спросилъ онъ, не совсѣмъ еще очнувшись отъ дремоты.

— На облучокъ, говорю, ноги… — не оборачиваясь къ нему, проговорилъ ямщикъ. — Сейчасъ бродъ буде, воды-бы не зачерпнуть… Обувку смочите…

Иванъ Петровичъ увидалъ прямо передъ собою крутой спускъ въ рѣчку; на другомъ берегу такой-же крутой подъемъ и громадное село.

— Ишь, воды то сегодня сколько! Должно, Лихвинскій мельникъ всѣ вешки поднялъ?

Иванъ Петровичъ не успѣлъ опомниться, какъ тарантасъ скакнулъ въ воду, крупныя брызги окатили и ямщика, и сѣдока. Лошади остановились и, стоя по брюхо въ водѣ, стали жадно тянуть въ себя воду.

— Это Знаменка, что-ли? — спросилъ Иванъ Петровичъ, почувствовавшій себя въ прохладѣ, на водѣ, значительно бодрѣе.

— Какой!!. Это Веденѣево… Село богатѣйшее… Дворовъ до ста будетъ…

— Богатѣйшее село, а моста сдѣлать не могутъ.

— А на что имъ мостъ?

— Какъ на что?! Ѣздить.

— Ну-те! — сказалъ ямщикъ такимъ тономъ, точно говорилъ: и такъ хорошо!

— Воображаю, что тутъ весною, въ разливъ…