Екатерина Леткова - Мухи

Между сапфирами, изумрудами и жемчугами блестѣли какія-то сѣрыя пятна, усыпанныя черными точками.

— Жз, жз, жз!.. — неслось оттуда.

Этихъ пятенъ становилось все больше и больше, и немолчный стонъ, несшійся съ нихъ, напомнилъ Ивану Петровичу мухъ.

— Да! Это мухи!

Ихъ было много: милліоны, десятки, сотни милліоновъ; однѣ лежали на боку, другія вытягивались на длинныхъ лапкахъ, стараясь оторваться отъ липкой бумаги, выбивались изъ силъ, падали и снова вставали. Третьи летали близко, близко надъ листами и неминуемо, рано или поздно, попадали на нихъ.

Шаръ кружился быстро, и мухи кружились вмѣстѣ съ нимъ, не видя ничего, кромѣ своего листа и своихъ сосѣдей.

Иванъ Петровичъ весь вытянулся, чтобы разсмотрѣть, увидать…

— Оля! — крикнулъ онъ, разглядѣвъ черненькую мушку съ большими глазами.

Но вмѣсто нея была уже другая, изнуренная, со слезами на глазахъ… Это Даша, та Даша, которая клялась ему когда-то, что ея ребенокъ — его ребенокъ! Онъ не повѣрилъ тогда…

— Даша! Прости меня! — прошепталъ онъ.

Она обернулась, и онъ увидалъ не ее, а лицо покойной матери, его любимой, его несчастной матери, измученной и болѣзнями, и тоской по бросившему ее мужу — его отцу… А вотъ, кажется, и онъ, отецъ, — даровитый, блестящій, счастливый когда-то, а теперь жалкій, разбитый параличемъ старикъ, одиноко доживающій свой вѣкъ у себя, въ деревнѣ. Рядомъ съ нимъ — братъ Петръ, спившійся неудачникъ, учитель рисованія; мечталъ быть великимъ художникомъ! Тутъ же тетя Саша, сестра покойной матери, граціозное созданье всю жизнь отдавшее на борьбу съ пагубной страстью племянника Петра… Онъ оскорблялъ ее, унижалъ, а она такъ и прожила всю жизнь около него, безъ радости, безъ счастья… Кажется, это не она, а Маня, смирившаяся Маня, жена Печникова… Тутъ же и онъ — Сеняша… Какъ они толкутся „изъ-за съѣстныхъ припасовъ“… Нѣтъ это не они, а такіе же точно, какъ они. И ихъ несмѣтное количество и всѣ они одинаковые, всѣ одинаково бьются на липкихъ листахъ. А тамъ-то, дальше, сколько знакомыхъ и незнакомыхъ юныхъ лицъ, надѣящихся, вѣрящихъ, погибающихъ…

Иванъ Петровичъ приблизился еще, стремясь найти тѣхъ, двухъ маленькихъ мушекъ, которыхъ онъ отогналъ отъ листа. Но и такихъ, со свѣтлыми крылышками, было множество, всѣ онѣ одинаково летали надъ листами. И ихъ немолчное жужжаніе сливалось въ одномъ сплошномъ стонѣ:

— Жз! Жз! Жз!..

„Жизнь, жизнь, жизнь!“ — слышалось ему.

— Это жизнь! — разобралъ онъ шутливый возгласъ Печникова.

— Неужели? — прошепталъ съ испугомъ Иванъ Петровичъ. Неужели? Не можетъ быть!

Онъ открылъ глаза. Лошади стояли у брода, уткнувшись мордами въ прозрачную свѣтлую воду. Воздухъ былъ уже весь розовый; гдѣ-то всходило солнце.

1903