Франц Кафка - Избранное

— Мы все живем так, словно мы самодержцы. Из-за этого мы становимся нищими.

— К чему это приведет?

— Ответы — лишь желания и обещания. Но они не дают уверенности.

— Если нет уверенности, чем в таком случае является вся жизнь?

— Крушением. Возможно, грехопадением.

— Что есть грех?

— Что есть грех… Мы знаем слово и деяние, но мы утратили ощущение и познание. Может быть, это уже есть проклятие, покинутость богом, безумие… Не ломайте себе голову над тем, что я вам сказал.

— Почему? Вы ведь говорили совершенно серьезно.

— Именно поэтому. Моя серьезность может подействовать на вас, как яд. Вы молоды.

— Но ведь молодость не недостаток. Она не может помешать мне думать.

— Я вижу, мы сегодня действительно не понимаем друг друга. Но это даже хорошо. Непонимание защитит вас от моего злого пессимизма, который и есть грех.

Перелистывая книгу «Освобождение человечества, свободолюбивые идеи в прошлом и настоящем», Кафка долго рассматривал репродукции картин «Война» Арнольда Бёклина и «Апофеоз войны» В. В. Верещагина.

— В сущности, войны еще никогда не изображались правильно. Обычно показывают только отдельные явления или результаты — вот как эта пирамида черепов. Но самое страшное в войне — уничтожение всех существующих гарантий и соглашений. Физическое, животное заглушает и душит все духовное. Это как раковая болезнь. Человек живет уже не годы, месяцы, дни, часы, а только мгновения. И даже в течение мгновения он не живет. Он лишь осознает его. Он просто существует.

— Это вызывается близостью смерти.

— Это вызывается знанием и боязнью смерти.

— Разве это не одно и то же?

— Нет, это совсем не одно и то же. Тот, кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей.

По поводу бесчисленных международных конференций послевоенного времени:

— У этих больших политических собраний уровень обычных встреч в кафе. Люди очень много и очень громко говорят, для того чтобы сказать как можно меньше. Это очень шумное молчание. По-настоящему существенны и интересны при этом лишь закулисные сделки, о которых не упоминают ни единым словом.

— По вашему мнению, пресса не служит истине.

— Истина относится к тем немногим действительно великим ценностям жизни, которые нельзя купить. Человек получает их в дар, так же как любовь или красоту — Газета же — товар, которым торгуют.

— Значит, пресса служит оглуплению человечества.

— Нет, нет! Всё, в том числе и ложь, служит истине. Тени не гасят солнца.

В одной газетной статье говорится о плохих перспективах мира в Европе.

— Но ведь мирный договор окончательный, — заметил Г. Яноух.

— Нет ничего окончательного. По словам Авраама Линкольна, ничто не урегулировано окончательно, пока не урегулировано справедливо.

— Когда же это будет?

— Кто знает? Люди не боги. История создается ошибками и героизмом любого самого незначительного момента. Когда бросают камень в реку, на воде образуются круги. Но большинство людей живет без сознания сверхиндивидуальной ответственности, и в этом, мне кажется, источник всех бед.

— Что вы скажете по поводу Макса Хёльца [181]!

— Разве можно злом достичь добра? В сущности, сила, которая пытается противостоять судьбе, есть слабость, Куда сильнее тот, кто готов все отдать и все принять. Но этого не может понять маркиз де Сад.

— Маркиз де Сад?

— Да, маркиз де Сад, историю которого вы дали мне читать, поистине покровитель нашего времени… Он ощущает радость, только заставляя страдать других, подобно тому как роскошь богатых оплачивается нищетой бедных.

Г. Яноух показывает Кафке репродукции картин Винсента Ван Гога.

— Как прекрасен этот сад при кафе на фоне фиолетовой ночи. Другие картины тоже хороши. Но этот сад очаровывает меня. Вы знаете его рисунки?

— Нет, их я не знаю.

— Жаль. Они воспроизведены в книге «Письма из сумасшедшего дома». Может быть, вы где-нибудь увидите эту книгу. Я так хотел бы уметь рисовать. Я все время пытаюсь делать это. Но ничего не получается. Только какие-то иероглифы, которые потом и сам не могу расшифровать.

По поводу антологии поэтов-экспрессионистов [182]:

— Книга навевает на меня грусть. Поэты протягивают руки навстречу людям. Но люди видят не дружеские руки, а судорожно сжатые кулаки, нацеленные в глаза и сердце.

В разговоре о новом издании платоновских законов идеального государства Г. Яноух высказал сомнение, правильно ли поступает Платон, исключая поэтов из своего государства.

— Это вполне понятно. Поэты пытаются заменить людям глаза, чтобы тем самым изменить действительность. Потому они, в сущности, враждебные государству элементы, — они ведь хотят перемен. Государство же и вместе с ним все его преданные слуги хотят незыблемости.

На выставке французской живописи, где были и картины Пикассо — кубистский натюрморт и розовые женщины с огромными ногами, — Г, Яноух назвал Пикассо «озорным деформатором».

— Я так не думаю. Он просто отмечает уродства, еще не осознанные нашим сознанием. Искусство — зеркало, иной раз оно «уходит вперед», как часы.

Рассматривая фотографии конструктивистских картин: — Все это только мечты о чудесной Америке, о волшебной стране неограниченных возможностей. Оно и вполне понятно, ибо Европа все больше и больше становится страной немыслимой ограниченности.

Просматривая издание политических рисунков Георга Гросса [183] , Яноух заметил: «Это же ненависть!»

— Разочарованная молодежь. Это ненависть, возникающая из невозможности любить. Сила выразительности порождена определенной слабостью. В этом источник отчаяния и жестокости этих рисунков. Кстати, в одном альманахе я читал какие-то стихи Гросса.

Кафка указал на рисунки:

— Это рисованная литература.

Перелистывая книгу с рисунками Георга Гросса [184]:

— Старое представление о капитале — толстяк в цилиндре сидит на деньгах бедняков.

— Но это ведь только аллегория.

— Вы говорите «только»! Аллегория превращается в головах людей в отражение действительности, что, разумеется, неверно. Но заблуждение уже возникло.

— Вы считаете, что такое изображение неверно?

— Я совсем не это хотел сказать. Оно и верно, и неверно. Верно оно только с одной стороны. Неверно оно постольку, поскольку часть выдается за целое. Толстяк в цилиндре сидит у бедняков на шее. Это верно. Но толстяк олицетворяет капитализм, и это уже не совсем верно. Толстяк властвует над бедняком в рамках определенной системы. Но он не есть сама система. Он даже и не властелин ее. Напротив, толстяк тоже носит оковы, которые не показаны. Изображение неполно. Потому оно и не хорошо. Капитализм — система зависимостей, идущих изнутри наружу, снаружи вовнутрь, сверху вниз и снизу вверх. Все зависимо, все скованно. Капитализм — состояние мира и души…