Хосе Рисаль - Флибустьеры

Отец Фернандес не ответил, он все более возбужденно ходил по кабинету.

— Вы говорите, поля не возделаны! — после краткой паузы продолжал Исагани несколько мягче. — Не будем разбираться в причинах этого, иначе мы зайдем слишком далеко. Но неужели вы, отец Фернандес, человек науки, профессор, хотели бы сделать нас всех батраками, землепашцами? Неужто для вас землепашец — тот идеал, к которому должен прийти человек в своей эволюции? Или вы науку оставляете себе, а труд — другим?

— Нет, я хочу, чтобы знания давались тем, кто их заслуживает, кто сумеет их сберечь, — ответил монах. — Когда студенты докажут, что любят науку, когда мы увидим людей с убеждениями, людей, способных отстоять свои взгляды и свое достоинство, — лишь тогда на Филиппинах появится своя наука, появятся свои ученые! Да, сейчас профессора злоупотребляют своим положением, но ведь студенты им потворствуют!

— Пусть появятся такие профессора, тогда появятся и студенты!

— Вы требуете перемен, вы и начните переделывать себя, а мы последуем за вами.

— О да, — иронически усмехнулся Исагани. — Должны начать мы, потому что нам это труднее! Вы отлично знаете, что ждет ученика, который осмелится спорить с учителем! Вы сами, при всей вашей любви к справедливости, при всех благих намерениях, с трудом сдерживаетесь, когда я высказываю вам горькие истины! Даже вы, отец Фернандес! Какую награду получили те, кто пытался посеять в наших умах иные идеи? И сколько бед обрушилось на вас за то, что вы стремились быть добрым и исполнять свой долг?

— Сеньор Исагани, — сказал доминиканец, протягивая ему руку, — хотя мы, по-видимому, ни в чем не убедили друг друга, разговор наш не бесполезен: я поговорю с братьями о том, что от вас услышал, и надеюсь, мне удастся что-нибудь сделать. Только, боюсь, они не поверят в существование такого филиппинца…

— Боюсь и я, — ответил Исагани, пожимая руку доминиканцу. — Боюсь, мои друзья не поверят, что существуют такие монахи, каким вы мне открылись сегодня.

Исагани откланялся.

Отец Фернандес отпер дверь и проводил его взглядом, пока юноша не исчез за поворотом коридора. Монах еще долго прислушивался к шагам, затем воротился в кабинет и стал у окна. Он увидел, как Исагани вышел на улицу, и услышал, как тот ответил товарищу, спросившему, куда он идет:

— В полицию! Я должен быть вместе со всеми, да и прокламации хочу посмотреть.

Товарищ взглянул на Исагани с ужасом, как на человека, решившего покончить с собой, и поспешно удалился.

— Бедный юноша! — пробормотал отец Фернандес, и на глазах у него проступили слезы. — Я завидую иезуитам, воспитавшим тебя!

Отец Фернандес глубоко ошибался: иезуиты отреклись от Исагани, а когда вечером узнали о его аресте, заявили, что он их скомпрометировал.

— Этот юноша губит себя и вредит другим! Пусть все знают, что свои идеи он почерпнул не у нас!

И отцы иезуиты не лгали. Да, такие идеи внушает лишь господь бог и посредником ему служит природа!

За несколько дней до злополучной «пятницы прокламаций» Бен-Саиб, в порыве пророческого вдохновения, заявил в своей газете, что для Филиппинских островов образование гибельно, в высшей степени гибельно. Теперь наш писатель ходил задравши нос — наконец-то он посрамил своего противника «Горациуса», который дерзнул высмеять его, поместив в своей газете «Фейерверк» следующую заметку:

«Наш коллега из «Гласа» пишет:

«Для Филиппинских островов образование гибельно, в высшей степени гибельно!»

Согласны.

Уж давно «Глас» мнит себя представителем филиппинского народа; ergo, как сказал бы брат Ибаньес, если б знал латынь…

Но когда брат Ибаньес пишет, он превращается в мусульманина [163] Автор намекает на «арабский» псевдоним Ибаньес — Бен-Саиб. , а отношение мусульман к образованию известно.

Да будет тому свидетелем, как выразился один знаменитый проповедник, Александрийская библиотека!» [164] Речь идет о сожжении арабским халифом Омаром в 642 г. во время штурма Александрии знаменитой Александрийской библиотеки.

И вот теперь вышло, что прав он, Бен-Саиб! Недаром он — единственная мыслящая личность на Филиппинах, единственный, кто предвидит события!

Известие о подстрекательских листках, обнаруженных на дверях университета, многим испортило аппетит, а кое-кому расстроило пищеварение. Встревожились даже флегматичные китайцы — они уже не решались сидеть у себя в лавках, как обычно, поджав ногу, — видимо, боялись, что не успеют ее распрямить, когда придется убегать.

В одиннадцать утра, хотя солнце не свернуло со своего пути и его превосходительство генерал-губернатор не появился на улицах во главе непобедимых когорт, беспокойство усилилось: в заведение Кироги до сих пор не заглянул ни один из его завсегдатаев-монахов — без сомнения, это предвещало страшную катастрофу! Если бы солнце взошло не круглое, а квадратное, если бы на распятиях Христос оказался одетым в панталоны, Кирога и то всполошился бы меньше: он решил бы, что солнце — это лиампо, а сын божий — один из игроков в чапдики, которые часто остаются без рубашки. Но как понять, что не видно монахов как раз теперь, когда у него столько новостей!

По дружескому совету одного провинциала, Кирога еще накануне приказал не пускать в свои дома, где шла игра в лиампо и чапдики, никого из индейцев, кроме постоянных посетителей; будущий китайский консул опасался за деньги, которые там оставляют игроки. Распорядившись в случае опасности немедленно запереть лавку, он взял в провожатые солдата-ветерана и отправился в недальний путь к дому Симоуна. По мнению Кироги, было самое время пустить в дело спрятанные на его складе ружья и патроны, как задумал ювелир. Конечно, в ближайшие дни начнутся обыски, аресты, и тогда люди, у которых найдут оружие, с перепугу отдадут последнее! То был прием прежних карабинеров: вначале подбросить в дом пачки контрабандных табачных листьев [165] С 1782 по 1882 г. на Филиппинах существовала правительственная табачная монополия. С ее деятельностью были связаны многочисленные злоупотребления чиновников и карабинеров (таможенных стражников), которые вели борьбу с контрабандной торговлей табаком и т. д. Используя свое положение, они наживались за счет филиппинских крестьян. , а затем сделать обыск: несчастные домовладельцы и раскошеливаются! Теперь ввоз табака разрешен, на чем же еще наживаться, как не на оружии!

Симоун, однако, никого не принимал и велел передать Кироге, что время действовать еще не наступило. Китаец направился к дону Кустодио спросить совета, надо ли вооружить служащих лавки, но дон Кустодио тоже не принимал: он разрабатывал проект обороны своего дома на случай осады. Тогда Кирога вспомнил о Бен-Саибе, но, застав журналиста вооруженным до зубов и увидав на столе, вместо пресс-папье, два револьвера, поспешно откланялся, вернулся домой и, сказавшись больным, лег в постель.