Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах т.2

Огапов, несмотря на то, что ему отказали в выдаче удостоверения на занятие кустарным промыслом, ремонтировал обувь…

Граждане судьи! Я – человек простой: сапожником родился, сапожником и умру. Виновным ни в чем себя признавать не желаю. Можете давать мне хоть двадцать пять лет за подрыв государственной мощи, как грозился следователь, которому я тоже ни в чем не признался. Мне и адвокат поэтому не нужен. Адвокаты пускай жуликов и хулиганье защищают, а честный человек – честен перед Богом и людьми и сам за себя постоит. Я согласен с тем, что регулярно нарушал советский закон, запрещающий заниматься частным промыслом без разрешения разных инстанций. Но почему Огапову было отказано в горисполкоме в его любимой работе, конкретно – в ремонте человеческой обуви и спасении ее от верной преждевременной гибели на свалке? Почему? Почему вы не задали этот вопрос горисполкому и его председателю Спакову? Почему моя просьба вызвать этого барина на судебное заседание в качестве свидетеля самозащиты осталась без ответа?…

Я вам сам отвечу почему. Потому что вы подчиняетесь барину и пикнуть перед ним не посмеете, если даже вам ясно, что я – человек честный, а он – прохиндей, который взятки берет за квартиры и садовые участки.

Десять моих заявлений у них там подшито, где я со слезой умоляю дать мне возможность помогать людям в смысле необходимых набоек и замены подошв. И что же мне ответил на приеме этот председатель, а верней, барин? Ты, говорит, Огапов, контра нами недобитая, просмотрели мы тебя и в 37-м и в 49-м годах. Ты хочешь создать видимость для наших врагов, что советская власть не справляется с бытовым обслуживанием населения! Не выйдет, подлец!

Так прямо и назвал меня подлецом. Я промолчал, хотя подбивал меня лукавый врезать барину за оскорбление между рог кулаком потомственного сапожника… А он разошелся пуще прежнего:

– Мы не для того на фронтах гражданской войны бо ролись за государственный сектор во всех областях чело веческой жизни, чтобы всякие Огаповы обогащались за счет тех, кто честно строит коммунизм…

Я отвечаю, что комбинат не в силах пропустить всю обувь, желающую попасть в ремонт, чтобы продлить свои дни и сэкономить своему носителю денежки. Я, говорю, наоборот городу помогу справляться с бытовым обслуживанием, вам же и в газеты меньше жалоб писать будут.

– А почему, подлец, – спрашивает барин, – ты в мастерской на зарплате работать не хочешь? Почему тебя туда даже милиция загнать не может?

– Потому что, – отвечаю терпеливо, – что я – сапожник-художник и халтурить не желаю, когда норма выработки непомерная, а расценки ничтожные, и вообще мой профиль – ин-ди-ви-ду-аль-ный заказ. Я должен ногу заказчика изучить, прикинуть, кто виноват в порче, скажем, импортного полуботинка – сам он, или эта нога со своей дурацкой походкой. И уж если я наложу набоечки или заплатку наклею на промозоленную дырку, то этого и на балу люди не заметят. Я уж не говорю, что многих людей лишил частично плоскостопия путем подкладывания спецстельки моей лично конструкции. За границей их, эти стельки, говорят, в любой аптеке продают, а у нас где их купишь? Заказа иногда по году из Москвы ожидают. Так что, – спрашиваю, – дороже горисполкому: ноги человеческие, обувка рабочая и выходная или какой-то странный закон?

И вот что ответил мне на это барин горисполкома:

– Ты, Огапов, наш городской внутренний враг и из моего кабинета пойдешь прямо в тюрьму под следствие, а накопления твои конфискуем! Ты признавайся, где материал кожевенный достаешь?

– Люди, – отвечаю, – добрые воруют и мне приносят.

У нашего государства кожи не купишь. А кто приносит – не выдам, зря время не тратьте. Конфисковывать же у меня нечего, хотя зарабатывал я, особенно в летний сезон, тыщи по полторы – от заказчиков отбоя не было. А если, – говорю, – интересно тебе, куда я деньги девал, я тебе правдиво отвечу: пропивал. Потому что я потомственный сапожник-художник, который непременно в запой уходить должен и гвоздиком закусывать. Частично на Храм Божий жертвовал, потому что пока я пью, батюшка грехи мои замаливает.

– Врешь, – говорит барин-председатель, – найдем твою кубышку, а самого упечем, не позволим глумиться частному хапуге над жертвами гражданской войны и душевными идеалами революции!!!

– Не найдете, – говорю, – непропитые деньги я племянникам на учебу отдаю, чтобы сапожников потомственных в нашем роду больше не было, все равно вы им жизни и работы решительно не даете.

Тут он с кулаками на меня полез и орет:

– Мы босые и голые советскую власть установили, полмира уже наши, без сапожников обойдемся!

– Не очень, – говорю, – обходитесь, если даже обкомовские бабы и генеральши туфельки мне свои несут, советской твоей власти не доверяют.

– Молчать! Ты у меня ответишь за клевету на жен ответработников!

Тут мне подразнить его попуще захотелось. Чего мне было терять?

– И твоя, – говорю, – баба заказчицей моей является, и ты лично со своим левым и правым сапогом есть мой за казчик со всеми потрохами. Сымай, – говорю, – при сви детелях сапоги, и запротоколируем давай рубчики с набой ками. Моя это работа, и ты, выходит, соучастник по моему делу.

Тут предгорисполкома бабе своей звонит как ошалелый:

– Дуся, ты сапоги мои Огапову отдавала в ремонт?… А зачем?… Убью, когда приду с работы! Свари обед и приго товься к безвременной кончине, стерва!…

Не знаю, побил он свою Дусю или попугал, но меня отпустил с последним предупреждением… А я плевал на его предупреждения. Я без сапожничества своей жизни не мыслил и не мыслю, за что и пользуюсь любовью и уважением жителей города побольше какого-нибудь депутата Верховного Совета, которому начхать на бытовое обслуживание населения.

Вон – зал полон моих заказчиков. И когда вы тут, гражданин судья, обвинительное заключение читали, где сказано, что Огапов не имел ничего, кроме молотка, ножей и гвоздей да листа фанеры для защиты от ветра, слезы стояли в глазах у всех моих заказчиков. Это и есть награда сапожнику-художнику своего дела, а ваш приговор для меня ничего не значит. Кроме того, жулик один в камере сказал, что хороший сапожник в лагере – первый человек и почти генерал-лейтенант. Так что ни в коем случае не оставляйте меня на свободе. А если оставите, то я завтра же сяду на углу Октябрьской и проспекта Ленина и буду, взяв лист фанеры для защиты от ветра, делать для людей то, что делали отец, дед и прадед. А потом запью, конечно, потому что хороший сапожник без запоя, что Зыкина без песни. Вот так!

Материалами дела установлено, что Москвичев систематически распивал спиртные напитки со своими несовершеннолетними детьми…