Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Нежное и в то же время суровое выражение, с каким пел эту песенку Комбферр, придавало ей какое-то странное величие. Мариус задумчиво поднял глаза вверх и машинально повторил:

— Свою мать!

Рука Анжолраса легла ему на плечо.

— Гражданин, — сказал он, — моя мать — это республика.

Этот вечер произвел на Мариуса потрясающее впечатление и оставил в его душе тяжелое ощущение. Он испытал то, что, может быть, испытывает земля, когда ее прорезают железом, чтобы бросить семя. Она чувствует только боль от раны, а трепетание зародыша и радость от образования плода приходят уже позднее.

Мариус был в самом мрачном настроении. Он только что нашел веру. Неужели уж нужно отречься от нее? Он убеждал себя, что этого никогда не будет, говорил себе, что не станет сомневаться против воли. Стоять на распутье между двумя религиями, из которых одной еще не оставил, а в другую еще не веришь, — невыносимо тяжелое состояние. Такие сумерки могут нравиться только летучим мышам. Но Мариус обладал хорошим зрением, и ему нужен был дневной свет. Полумрак сомнения действовал на него угнетающим образом. Как ни хотелось ему оставаться там, где он был, и не трогаться с места, он, подчиняясь непобедимому влиянию, подвигался, исследовал, размышлял, шел вперед. Куда это приведет его? Сделав столько шагов, приближавших его к отцу, он теперь боялся снова отдалиться от него. Его мучительное состояние становилось еще тяжелее от размышления. Он не был согласен ни с дедом, ни с друзьями; один считал его слишком дерзновенным, другие — слишком отсталым. Он чувствовал себя одиноким вдвойне — его отвергали и молодость и старость. И он перестал ходить в кафе Мюзен.

Тревога, овладевшая его совестью, мешала ему думать о некоторых серьезных сторонах существования. Но от действительности не уйдешь: она сейчас же напомнит о себе.

Раз утром хозяин отеля вошел в комнату Мариуса и сказал:

— Господин Курфейрак поручился за вас. Я желал бы получить деньги.

— Попросите Курфейрака зайти ко мне, — сказал Мариус, — мне нужно поговорить с ним.

Курфейрак пришел, а хозяин удалился. Тогда Мариус рассказал Курфейраку, — раньше это не пришло ему в голову, — что он одинок на свете и что у него все равно как будто бы нет родных.

— Что же с вами будет? — спросил Курфейрак.

— Не знаю.

— Что вы намерены делать?

— Тоже не знаю.

— Есть у вас деньги?

— Пятнадцать франков.

— Хотите занять у меня?

— Нет, ни за что.

— Есть у вас платье?

— Вот оно.

— А вещи?

— У меня есть часы.

— Серебряные?

— Нет, золотые. Вот они.

— Я знаю торговца платьем, который купит ваш редингот и пару панталон.

— Отлично.

— В таком случае у вас останутся только одни панталоны, сюртук, жилет и шляпа.

— И сапоги.

— Неужели? Значит, вы не будете ходить босиком? Какая роскошь!

— Этой роскоши для меня вполне достаточно.

— У меня есть знакомый часовщик, который купит у вас часы.

— Прекрасно.

— Нет, не прекрасно. Что же вы будете делать потом?

— Все, что придется. По крайней мере все, что считаю честным.

— Знаете вы английский язык?

— Нет.

— А немецкий?

— Тоже не знаю.

— Тем хуже.

— Почему?

— Потому что один мой приятель, книготорговец, задумал издать что-то вроде энциклопедии. Вы могли бы переводить для него статьи с английского или немецкого. Плата не велика, но на нее все-таки можно жить.

— Я выучусь по-английски и по-немецки.

— А до тех пор?

— До тех пор буду жить тем, что дадут за платье и часы.

Позвали торговца платьем. Он купил пожитки Мариуса за двадцать франков. Часовщик дал сорок пять франков за часы.

— Ну что же, это недурно, — сказал Мариус, вернувшись в отель с Курфейраком. — У меня теперь целых восемьдесят франков с моими пятнадцатью.

— А здешний счет? — напомнил Курфейрак.

— Ах, я и забыл про него, — сказал Мариус.

Хозяин прислал счет, по которому требовалась немедленная уплата. Оказалось, что нужно заплатить семьдесят франков.

— Итак, у меня останется всего десять франков, — сказал Мариус

— Черт возьми! — воскликнул Курфейрак. — Значит, вам придется жить на пять франков, пока вы будете учиться английскому языку, и на пять франков, пока будете учиться немецкому. Чтобы добиться этого, нужно или необычайно быстро изучить язык, или необыкновенно медленно тратить монету в сто су.

Между тем тетушка Жильнорман, женщина в сущности добрая, особенно в тяжелое время, разузнала наконец, где живет Мариус. Раз утром, вернувшись из школы правоведения, он нашел у себя письмо тетки и запечатанную шкатулку, в которой лежали шестьдесят пистолей, то есть шестьсот франков золотом.

Мариус отослал деньги обратно с приложением почтительного письма к тетке, в котором объявлял, что у него есть средства к жизни, вполне достаточные для удовлетворения всех его потребностей. В это время у него оставалось только три франка. Тетка не сказала деду об отказе Мариуса, чтобы еще больше не раздражить его. К тому же ведь он запретил ей упоминать имя «этого кровопийцы». А Мариус, не желая входить в долги, распростился с отелем де-ла-Порт-Сен-Жак.

Жизнь стала суровой для Мариуса. Проедать платье и часы еще ничего не значило; ему пришлось, кроме того, терпеть и холод и голод. Как ужасны эти дни без хлеба, ночи без огня, вечера без свечи, очаг без огня, недели без работы, будущее без надежд, протертый на локтях сюртук, старая шляпа, возбуждающая смех у молодых девушек, просроченная плата за комнату, которую вследствие этого находишь по возвращении запертой, наглость портье и кухмистера, усмешки соседей, унижения, оскорбленное самолюбие, отвращение, горечь, упадок духа! Мариус научился проглатывать все это, узнал, что иногда только это одно и приходится глотать. В ту пору жизни, когда человеку в особенности нужна гордость, потому что ему нужна любовь, Мариус чувствовал себя осмеянным, потому что был плохо одет, и презираемым, потому что был беден. В годы, когда молодость переполняет сердце царственной гордостью, он не раз опускал глаза на свои дырявые сапоги и узнал ложный стыд и мучительную краску бедности. Чудное и ужасное испытание, из которого слабые выходят бесчестными, сильные — великими. Это горнило, в которое судьба бросает человека, когда хочет сделать из него негодяя или полубога.