Рода Броутон - Нашла коса на камень

— Предупредилъ его кто-нибудь, иго слѣдуетъ избѣгать брода?

— Его собственный здравый смыслъ долженъ сказать ему, что переѣзжать рѣку въ бродъ въ такую ночь — не мыслимо, — основательно замѣчаетъ Софьи.

На этомъ всѣ успокоиваются и садятся за столъ. Джильяна, которой ея недавняя головная боль даетъ право не участвовать въ семейной трапезѣ, выходитъ на крыльцо. Даже отсюда она ясно различаетъ сердитый вой рѣки. У нея стынетъ кровь отъ ужаса. Проходитъ полчаса. Вскорѣ воображеніе начинаетъ рисовать ей такія мрачныя картины, что ожиданіе становится невыносимымъ. Она схватываетъ ватерпруфъ, надѣваетъ первыя попавшіяся, огромныя калоши, выходитъ на террасу, съ которой спускается въ аллею. Она идетъ скоро, почти бѣжитъ. Буря стихла, тучи начинаютъ разсѣиваться, отъ времени до времени среди нихъ проглядываетъ полная луна.

Грязь невылазная, особенно на большой дорогѣ. Джільяна останавливается и прислушивается. Ни звука, кромѣ шума дождевыхъ капель, падающихъ съ деревъ, да воя рѣки. Почти безсознательно направляется она въ ту сторону, откуда слышенъ; этотъ вой, сначала по дорогѣ, потомъ черезъ поле и, наконецъ, достигаетъ брода или, вѣрнѣе, того мѣста, гдѣ когда-то былъ бродъ.

Она руководилась смутной, но сильной потребностью своими глазами убѣдиться, что съ нимъ сталось. Стоя на берету и видя бурное теченіе обыкновенно спокойной рѣки, она вздрагиваетъ, но въ то же время и успокоивается. Опасность слишкомъ очевидна, никто не рискнетъ переѣзжать въ бродъ.

Она возвращается и на большой дорогѣ встрѣчаетъ того, изъ-за кого натерпѣлась такого страха. Она тотчасъ узнаетъ его, такъ какъ луна свѣтитъ ему прямо въ лицо.

— Это вы! — радостно кричитъ она.

При звукѣ ея голоса онъ сильно вздрагиваетъ и смотрятъ на нее съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ.

— Да, это я, — отвѣчаетъ онъ тихо и растерянно; — но вы ли это?

— Я… я встревожилась, — говоритъ она запинаясь. — Я боялась за… нашихъ.

— Возможно ли, чтобъ они еще не вернулись домой? Имъ слѣдовало быть дома нѣсколько часовъ тому назадъ.

— Они теперь вернулись… всѣ… кромѣ…

— Всѣ кромѣ меня? — досказываетъ онъ тономъ глубочайшаго изумленья.

— Я боялась… что не зная мѣстности… вы пожалуй вздумаете переправляться въ бродъ.

— Сегодня? — кому бы это могло взбрести на умъ, кромѣ сумасшедшаго?

Молчаніе.

— Такъ ли я васъ понялъ? — говоритъ онъ съ дрожью въ голосѣ, отъ которой забилось гордое, но смиренное любовью сердце красавицы и богатой невѣсты. — Возможно ли, что тревога аа меня вызвала васъ изъ дому въ такую ночь?

— Я не желала, чтобъ вы утонули, — шепчетъ она, опустя голову.

Хотя она на него не смотритъ, но знаетъ, что Бернетъ нѣвольно разъ тщетно пытался заговорить; наконецъ онъ выговорилъ, дрожащимъ и неровнымъ голосомъ, противорѣчащимъ его холодно-вѣжливымъ словамъ:

— Я вамъ чрезвычайно благодаренъ, болѣе чѣмъ съумѣю то выразить, но вы ошиблись, полагая, что была какая-нибудь опасность.

— Кажется, что такъ, — отвѣчаетъ она, совсѣмъ уничтоженная.

— Я не проѣхалъ и четверти мили, — продолжалъ онъ, — лошадь потеряла подкову. Пришлось довести ее до Киркби и, оставивъ тамъ, идти пѣшкомъ.

— Не я одна испугалась… дядя… всѣ они…

— Право? Вы хотите сказать, что всѣ они теперь меня ищутъ.

— Нѣтъ… они сѣли обѣдать.

На минуту все лицо его освѣщается улыбкой, улыбкой, если вѣрить обманчивому лунному свѣту, болѣе нѣжной, чѣмъ веселой.

— Вы простудитесь, — говорить онъ нетвердымъ голосомъ, дѣлая къ ней шагъ.

— У меня плащъ и калоши, — при этихъ словахъ она поднимаетъ ногу. Калоша, при лунномъ свѣтѣ, кажется еще колоссальнѣе.

Оба смѣются и быстрыми шагами направляются къ дому. Они приближаются къ домику привратника. Джильяна говоритъ:

— Вы дѣйствительно уѣзжаете завтра?

— Да, наконецъ.

— Изъ этого нельзя заключить, чтобъ вы особенно наслаждались своими каникулами, — говоритъ она, неестественно смѣясь.

— Я ими не наслаждался.

— А между тѣмъ вы когда-то любили горы, вспомните, только на этомъ мы всегда сходились.

— Неужели я любилъ ихъ? Въ такомъ случаѣ вкусъ мой измѣнился. Мнѣ кажется, я теперь ихъ ненавижу. Да, я ненавижу эти горы, эту рѣку, эту долину, онѣ навѣвали мнѣ сны.

— Мнѣ кажется, что есть сны, которые лучше всякаго бодрствованія, — мягко замѣчаетъ она.

Съ минуту онъ молча и нерѣшительно смотритъ на нее, беретъ ее за обѣ руки и говоритъ тономъ человѣка, слова котораго идутъ прямо отъ сердца:

— Иногда какіе-то голоса нашептываютъ человѣку много такого, что если въ немъ есть искра самоуваженія, ему гораздо легче умереть, чѣмъ послушаться ихъ. Такіе голоса теперь нашептываютъ мнѣ свою пѣсню; послушайся я ихъ, я былъ бы почти такимъ негодяемъ, за какого вы когда-то сочли меня. Вотъ почему я радъ, что ѣду туда, гдѣ они будутъ заглушены. Если вы питаете ко мнѣ сколько-нибудь искреннюю дружбу, вы также порадуетесь за меня.

Съ этими словами онъ сильно пожалъ ей руки, выпустилъ ихъ и исчезъ.

Она осталась одна на освѣщенной луною дорогѣ, какъ опущенная.

Джильяна воображаетъ, что ничто уже не можетъ огорчить ее теперь; такъ человѣкъ пораженный на-смерть думаетъ, что застрахованъ отъ булавочныхъ уколовъ.

Оба ошибаются. На другой же день послѣ рокового объясненія, Джильяна, за завтракомъ, замѣчаетъ въ дядѣ какое-то смущеніе. Выходя изъ-за стола, онъ приглашаетъ ее пройти съ нимъ кабинетъ и тамъ, послѣ различныхъ предисловій, сообщаетъ ей удивительную новость: онъ женится на Софьѣ Тарльтонъ. Заявленіе это поражаетъ Джильяну какъ ударъ грома; теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, ей необходимо на что-нибудь рѣшиться.

Софья — не Джэнъ, она окончательно заберетъ въ руки престарѣлаго супруга. Миссъ Тарльтонъ уже давно и искусно разставляла сѣти сквайру, вѣроятно съ той минуты, какъ убѣдилась, что Бернетъ о ней не думаетъ; но Джильянѣ ничего подобнаго и голову не приходило, несмотря на частые и прозрачные намеки Анны Тарльтонъ, сестры и врага Софьи. Въ виду такого крупнаго событія, которое неизбѣжно должно измѣнить весь складъ ихъ ежедневной жизни, Джильяна рѣшается предпринять продолжительное путешествіе, разсчитывая, что масса новыхъ впечатлѣній поможетъ ей одолѣть свое личное, сердечное горе; она думаетъ провести зиму въ Египтѣ, весну въ Италіи, лѣто въ Швейцаріи, благодаритъ судьбу за свое независимое состояніе, которое даетъ ей возможность прибѣгнуть къ этому дорогому, но безусловно спасительному леченью.

Она всецѣло погружается въ сборы и приготовленія въ отъѣзду; но, среди этихъ пріятныхъ заботъ, надъ нею разражается новая бѣда. Банкъ, въ которомъ помѣщены капиталы завѣщаннные ей недавно-умершей дальней родственницей, превращаетъ платежи; предпріятіе это построено на такихъ началахъ, что акціонеры отвѣчаютъ за него не только всей, помѣщенной ими въ него суммой, но и цѣлымъ своимъ состояніемъ, полностію. Дядюшка Марло, узнавшій объ этой катастрофѣ изъ газетъ, ѣдетъ въ Лондонъ навести справки. Опасенія его оправдываются, въ числѣ лицъ окончательно разоренныхъ крахомъ оказывается и Джильяна Латимеръ. Дядюшка въ отчаяніи; невѣста его относится къ Джильянѣ съ самымъ теплымъ участіемъ; сама развѣнчанная, а потому и негодующая Джэнъ обращается съ ней ласково, всѣ они предлагаютъ ей остаться жить съ ними; но Джильяна едва находитъ въ себѣ силы сдерживать какую-то непонятную ей самой радость.