Джейн Остен - Эмма

Он не ответил, просто посмотрел на нее и поклонился в знак уважения, но вскоре после того сказал насмешливым тоном:

– Ну, у меня столь мало уверенности в справедливости собственных оценок, что, когда бы я ни женился, надеюсь, жену мне подберет кто-то другой. – Поворотясь к Эмме, он спросил: – Вот вы не согласитесь подобрать мне жену? Уверен, мне понравится любая, на кого вы укажете. Ведь вам уже случалось оказывать такого рода услуги нашей семье, – добавил он, улыбаясь своему отцу. – Подыщите кого-нибудь и для меня. Я не спешу. Удочерите ее, воспитайте ее.

– И сделать ее похожей на себя?

– Безусловно, если такое возможно.

– Очень хорошо. Принимаю поручение. Вы получите очаровательную женушку.

– Она должна быть очень живой и веселой, и пусть у нее будут карие глаза. Остальное не важно. На пару лет я уеду за границу и когда вернусь, то приеду к вам за женой. Помните!

Вряд ли Эмма могла бы забыть такое. Его поручение необычайно соответствовало ее настроению. Разве не в точности подходит Харриет под его описание – кроме разве что того, что глаза у нее не карие? Через два года она будет именно такой, как он желает. Возможно, в эту секунду он думает именно о Харриет – кто знает? Казалось, его слова о воспитании подтверждают ее предположение.

– Сударыня, – обратилась к тетке Джейн, – присоединимся к миссис Элтон?

– Как хочешь, дорогая. С удовольствием. Я уже и готова. Я сразу готова была пойти с нею, но и сейчас еще не поздно. Скоро мы ее нагоним. Да вон она… нет, это кто-то другой. Какая-то дама из ирландской компании – они приехали в наемном экипаже… и вовсе не похожа на миссис Элтон. Надо же…

Они удалились, и через полминуты за ними последовал мистер Найтли. Остались лишь мистер Уэстон, его сын, Эмма и Харриет; тут веселость молодого человека достигла уже таких пределов, что стала почти неприятной. Даже Эмме наконец наскучили его лесть и живость, и она втайне жалела, что не прогуливается сейчас тихо по окрестностям с кем-нибудь другим или не сидит в почти полном одиночестве, не будучи объектом назойливого внимания, и не обозревает прекрасные виды, расстилающиеся перед нею. Когда их разыскали слуги и сообщили, что кареты поданы, Эмма обрадовалась. Она покорно снесла и суматоху сборов, и приготовления к отъезду, и настойчивые требования миссис Элтон, чтобы ей первой подали карету, – она готова была вытерпеть все, зная, что ее ждет спокойная поездка домой, призванная завершить сомнительные удовольствия этого долгожданного дня. Она пообещала себе больше не участвовать в подобных авантюрах, когда вместе сталкивают людей, плохо сочетающихся друг с другом.

Она стояла в ожидании кареты, когда к ней подошел мистер Найтли. Оглядевшись, словно желая убедиться, что никого рядом нет, он сказал:

– Эмма, я вынужден снова обратиться к вам, как прежде… Привилегия скорее присвоенная мной, чем пожалованная мне, возможно… но все же я не могу молчать. Невозможно видеть, как вы дурно поступаете, и не упрекнуть вас. Как могли вы быть такой черствой по отношению к мисс Бейтс? Как могли так оскорбить женщину ее характера, возраста и положения? Эмма, я просто не поверил своим ушам!

Эмма вспомнила, вспыхнула, устыдилась, однако попыталась свести все к шутке:

– Слова вырвались помимо моей воли… Я просто не сумела удержаться… Кстати, я ничего обидного не имела в виду. Скорее всего, она ничего не поняла.

– Она поняла все, уверяю вас. Все до последнего словечка. С тех пор ни о чем другом она и говорить не может. Жаль, что вы не слышали, как она говорит об этом… как искренне и с каким великодушием! Жаль, что вы не слышали, как она превозносила вашу терпимость – вы с батюшкой всегда окружали ее такой заботой, в то время как ее общество, видимо, было для вас столь утомительным.

– Ах! – воскликнула Эмма. – Знаю, она добрейшее на свете создание, однако вам, должно быть, известно, что в ней несчастным образом смешались черты, достойные уважения и вместе с тем осмеяния.

– Да, смешались, – отвечал он, – признаю! И будь она богата, вполне допускаю, что скорее смешные черты возобладали бы над добрыми. Будь она женщиной состоятельной, я бы не кидался на ее защиту при любой безобидной нелепости и не стал бы ссориться с вами из-за вольности в обращении. Будь она равна вам по положению… но, Эмма, подумайте, дело с нею обстоит совершенно иначе. Она бедна! Она, рожденная в богатстве и довольстве, вынуждена терпеть лишения, и, если она доживет до старости, возможно, ее ожидает еще большая нищета. Ее положение должно было бы внушить вам сострадание к ней. Вы поступили скверно, очень скверно! Вы, которую она помнит еще малышкой, вы росли у нее на глазах! Она помнит времена, когда заслужить ее внимание было для вас честью… И вот теперь вы у всех на глазах, на глазах у ее племянницы, на глазах у людей, многие из которых, несомненно, в своих суждениях о ней и отношении к ней будут руководствоваться вашим поведением, вы походя, из минутной гордыни, посмеялись над ней, унизили ее… Ваш поступок не делает вам чести, Эмма! Он также не делает чести мне, однако я почитаю за долг и буду, буду, пока могу, говорить вам правду, на деле доказывая вам, что я вам друг, – самым справедливым, беспристрастным отношением, которое со временем вы оцените больше, чем сейчас.

За разговором они не заметили, как подали карету. Прежде чем она нашлась с ответом, он уже помог ей сесть внутрь. Он превратно истолковал чувства, заставившие ее отвернуться и упорно молчать. Эмма просто злилась на себя, чувствовала горькую обиду на себя и раскаивалась. Говорить она была не в силах и, усевшись, на мгновение в бессилии откинулась на спинку сиденья. Затем, упрекая себя за то, что не попрощалась с ним, никак не ответила, покидает его с угрюмым видом, она высунулась из окошка, готовая окликнуть его, помахать рукой, показать, что он заблуждается, – но было уже поздно. Он повернул назад, а лошади уже затрусили по дороге к дому. Она все глядела ему вслед, но тщетно! Скоро, как ей показалось, на огромной скорости, карета уже спустилась с горы, и все осталось позади. Эмму мучила невыразимая досада, она почти не скрывала своих чувств. Никогда прежде не была она так взволнована, пристыжена, опечалена. Она получила горький урок. Невозможно было отрицать его правоту. Она чувствовала это всем сердцем. Как могла она быть такой жестокой, такой бессердечной по отношению к мисс Бейтс! Как могла так уронить себя в глазах того, чьим мнением дорожила! И как могла расстаться с ним, не сказав ни единого слова благодарности, сожаления, вообще ни единого доброго слова! Как он, должно быть, страдает!

Время не избавило ее от терзаний. Чем больше она размышляла, тем тяжелее становилось у нее на душе. Никогда прежде не была она столь подавлена. К счастью, у нее не было необходимости ни с кем говорить. В карете с нею сидела только Харриет, которая, казалось, сама была не расположена к общению, и почти весь путь домой Эмма чувствовала, как слезы бегут у нее по щекам, и она – как ни странно – даже не пыталась их сдержать.