Джейн Остен - Эмма

Во всем услышанном не было ничего удивительного или интересного, и рассказ привлек внимание Эммы только в связи с мыслями, еще прежде того занимавшими ее ум. Ее поразила разница в положении в этом мире между миссис Черчилль и Джейн Ферфакс: одна была всем, другая же – ничем. Эмма сидела погруженная в раздумья о женской доле и не замечала, на чем остановился ее взгляд, пока слова миссис Бейтс не пробудили ее от размышлений:

– Да, я вижу, о чем вы думаете – о фортепиано. Что с ним станется? Совершенно справедливо… Бедняжка Джейн как раз только что говорила о нем. «С тобой, – говорила она, – нам придется расстаться. Хотя здесь тебе делать нечего…» И потом она сказала мне: «Пусть пока остается… побудет здесь, пока не вернется полковник Кемпбелл. Я поговорю с ним об инструменте. Он все устроит – он разрешит для меня все трудности». Кстати, уверяю вас, она до сих пор не знает, его ли это подарок или его дочери.

Теперь мысли Эммы поневоле обратились к фортепиано, и она вспомнила все прежние несправедливые и причудливые догадки, столь мало служившие к ее чести… Поневоле она подумала, что ее визит слишком затянулся, и, повторив все самые добрые и искренние пожелания, какие она считала нужными высказать, она откланялась.

По пути домой никто не прерывал невеселых раздумий Эммы, однако, войдя в гостиную, она обнаружила тех, кто мог бы пробудить ее к жизни. За время ее отсутствия зашли мистер Найтли и Харриет и сидели теперь с ее батюшкой. Мистер Найтли тут же встал и в необычной для него манере, серьезнее, чем всегда, сказал:

– Я бы не ушел, не повидав вас, но у меня нет лишней минуты. Я должен немедленно уйти. Я еду в Лондон и проведу несколько дней у Джона и Изабеллы. Нет ли у вас какого-либо поручения? Не хотите ли передать им что-нибудь, кроме обычных поклонов, которые никому не важны?

– Нет-нет, ничего. Кажется, вы приняли решение внезапно?

– Д-да… отчасти. В последнее время я подумывал поехать к ним.

Эмма уверена была, что он не простил ее; он был совсем не похож на себя. Однако, подумала она, время подскажет ему, что им следует снова быть друзьями. Пока он стоял, словно не решаясь уйти, ее отец начал расспросы:

– Ну, милая, как прошел твой визит? Ты добралась благополучно? И как ты нашла нашего достойного старого друга и ее дочь? Не сомневаюсь, они были очень тебе признательны. Как я вам рассказывал, мистер Найтли, Эмма ходила навестить миссис и мисс Бейтс. Она всегда так внимательна к ним.

Щеки Эммы залились густой краской при этой незаслуженной хвале. Улыбаясь и качая головой, что было красноречивее всяких слов, она посмотрела на мистера Найтли. Казалось, он мгновенно смягчился, услышав нечто, говорящее в ее пользу, и прочитав правду в ее глазах; он немедленно понял и оценил совершившуюся в ней перемену к лучшему. Во взгляде его, обращенном к ней, она прочитала некий намек на уважение. Она была сердечно тронута, и в следующий миг еще сильнее тронул ее жест, который с его стороны можно было расценивать не просто как проявление обычной дружбы. Он взял ее за руку; Эмма не помнила, кто первый сделал шаг к сближению – возможно, она сама, первая, протянула ему руку, однако он пожал ее и, казалось, собирался поднести ее к губам, но вдруг, повинуясь какому-то капризу, не стал этого делать. Почему изменил он свое решение, почему вдруг проявил такую щепетильность, когда оставалось сделать всего лишь последний шаг? Эмма терялась в догадках. В любом случае жаль, что он передумал. Однако намерения его были несомненны. Потому ли, что в целом ему столь мало свойственна была галантность в обращении, или по чему другому, но она решила, что жест этот очень красил его. Этот порыв столько говорил о простоте, но вместе и о достоинстве его натуры! Она не могла не вспоминать об их прощании без величайшей признательности. Его дружеские намерения были совершенно очевидны! Сразу после этого он их покинул – ушел в одно мгновение. Он и прежде не оставлял о себе впечатления человека нерешительного или склонного к колебаниям, но теперь, казалось, исчез стремительнее, чем обычно.

Эмма не могла жалеть о том, что ходила навестить мисс Бейтс, но сожалела о том, что не вернулась десятью минутами ранее – с каким удовольствием обсудила бы она положение Джейн Ферфакс с мистером Найтли… Горевать о его отъезде на Бранзуик-сквер тоже не приходилось – она знала, сколько радости доставит родным его визит, – однако он мог бы выбрать для отъезда лучшее время, а, сообщив о своих намерениях заранее, выказал бы большую предупредительность. Как бы там ни было, расстались они друзьями, как прежде. Невозможно было обмануться в выражении его лица и его дружеском порыве – все призвано было заверить ее в том, что она полностью восстановила в его глазах свое доброе имя. Оказалось, что он пробыл в Хартфилде полчаса. Какая жалость, что она не вернулась раньше!

В надежде отвлечь мысли отца от такой неприятности, как отъезд мистера Найтли в Лондон, да еще таком внезапном, да вдобавок верхом, – она знала, как тяжело отец это воспримет, – Эмма поторопилась рассказать то, что узнала о Джейн Ферфакс, и ее ожидания полностью оправдались: новость возымела свое действие. Мистер Вудхаус проявил интерес, однако не расстроился. Он давно уже привык к мысли о том, что рано или поздно Джейн Ферфакс поступит в гувернантки, и способен был говорить об этом бодро, в то время как отъезд мистера Найтли в Лондон стал для него неожиданным ударом.

– Я очень, очень рад слышать, что она так замечательно устроена. Миссис Элтон – особа очень доброжелательная и порядочная, не сомневаюсь, что и знакомые у нее люди достойные. Надеюсь, в том доме сухо и о мисс Ферфакс должным образом позаботятся. Здоровье ее должно стать объектом первостепенной важности, как для меня всегда было здоровье бедной мисс Тейлор. По-моему, милочка, она станет для новой хозяйки тем же, чем мисс Тейлор была для нас. Но я надеюсь, что в одном отношении она окажется лучше, и ее не отнимут у людей, с которыми она успеет сродниться.

Следующий день принес из Ричмонда такую новость, которая затмила все прочие. В Рэндаллс прискакал нарочный с вестью о кончине миссис Черчилль! Хотя у ее племянника еще позавчера не было особых причин торопиться домой, после его возвращения она не прожила и двух суток. Внезапный приступ совершенно иной природы, чем явствовало из общего ее состояния, унес ее в могилу после недолгого сопротивления. Великой миссис Черчилль не стало.

Известие было воспринято так, как и положено принимать подобные вести. Все посерьезнели, погрустнели, почувствовали нежность по отношению к усопшей, жалели ее близких, выказывали любопытство насчет того, где ее похоронят. Как говорит Голдсмит, [8]когда хорошенькая женщина совершает грехопадение, ей не остается ничего иного, кроме смерти; когда же женщина отличается дурным характером, данное средство равным образом может послужить к очищению ее репутации. О миссис Черчилль, которую в продолжение двадцати пяти лет не любили, теперь заговорили с сочувствием – теперь ей многое простилось. В одном она оказалась полностью оправдана. Прежде никто и мысли не допускал о том, что она на самом деле серьезно больна. Смерть же освободила ее от упреков в себялюбии и вымышленности страданий.