Джейн Остен - Эмма

– Вы и правда понятия ни о чем не имеете? – дрожащим голосом спросила миссис Уэстон. – И не догадываетесь о том, что я собираюсь вам сообщить?

– Насколько я поняла, дело касается мистера Фрэнка Черчилля.

– Вы правы. Дело действительно его касается, и я скажу вам без обиняков, – заявила миссис Уэстон, откладывая в сторону свое рукоделие, и, решившись наконец, подняла на нее взгляд. – Сегодня утром он приехал к нам с самым невероятным известием. Невозможно выразить наше удивление. Он приехал поговорить с отцом о… То есть объявить о своем чувстве…

Она замолчала, чтобы перевести дух. Вначале Эмма решила, что речь пойдет о ней, затем она вспомнила о Харриет.

– То есть больше чем о чувстве, – продолжала миссис Уэстон, – о помолвке – о самой настоящей помолвке… Что вы скажете, Эмма, что скажут все, когда узнают, что Фрэнк Черчилль помолвлен – и помолвлен уже давно – с мисс Ферфакс!

Эмма даже подскочила от удивления:

– Джейн Ферфакс! Господи помилуй! Вы это серьезно? Не шутите?

– Разделяю ваше изумление, – отвечала миссис Уэстон, по-прежнему отводя глаза и торопясь продолжить, дабы дать Эмме время освоиться с новостью, – вполне разделяю. Однако это так. Они обручились еще в октябре, в Уэймуте, и хранили свою помолвку в тайне от всех. Кроме них, о помолвке не знала ни одна живая душа – ни Кемпбеллы, ни ее родные, ни его… Все настолько удивительно… Хотя я уже доподлинно знаю, что это так, до сих пор не могу поверить. Просто не верится… Мне-то казалось, я знаю его…

Эмма почти не слышала ее слов. Две мысли вертелись у нее в голове: собственные прежние разговоры с ним о мисс Ферфакс и бедная Харриет. Некоторое время она была в состоянии лишь издавать восклицания и снова и снова требовать подтверждений того, что она только что услышала.

– Что ж, – заявила она наконец, пытаясь собраться с силами, – вот обстоятельство, о котором я должна подумать по крайней мере полдня, прежде чем сумею до конца понять… Как! Значит, зимою они уже были помолвлены? Еще до того, как оба приехали в Хайбери?

– Они помолвлены с октября – тайно… Известие ранило меня, Эмма, ранило в самое сердце. И его отцу тоже очень больно. Кое-чего в его поведении мы не можем простить.

Какое-то мгновение Эмма мешкала, но потом ответила:

– Не стану притворяться, будто не понимаю, о чем вы, однако хочу по возможности облегчить ваше состояние – насколько это в моих силах. Знайте же, что ваши опасения напрасны: его внимание не произвело на меня сильного действия.

Миссис Уэстон подняла на нее глаза, боясь поверить, но взгляд Эммы был так же безмятежен, как и ее слова.

– А чтобы вам было легче поверить, что я теперь совершенно равнодушна к нему, – продолжала она, – я скажу вам больше. В ранний период нашего знакомства было время, когда мне он действительно нравился, когда я была очень склонна к тому, чтобы влюбиться в него, – собственно, и была влюблена… Но удивительнее всего то, что впоследствии увлечение мое бесследно прошло. Как бы там ни было, но, к счастью, все совершилось само собой. Уже довольно давно, по крайней мере три месяца, он мне совершенно безразличен. Можете мне поверить, миссис Уэстон! Я говорю истинную правду.

Со слезами радости миссис Уэстон расцеловала ее и, когда к ней вернулся дар речи, принялась убеждать свою бывшую воспитанницу, что ее заверения в равнодушии для нее приятнее всего на свете.

– У мистера Уэстона тоже с души свалится камень, – сказала она. – Как мы мучились! Ведь мы оба желали, чтобы вы понравились друг другу! И мы были убеждены, что так оно и произошло… Вообразите же себе наши чувства, когда мы узнали о его помолвке.

– Я избежала несчастья. И за то нам с вами остается лишь благодарить судьбу. Однако, миссис Уэстон, его я не оправдываю. Я должна сказать, что считаю его в высшей степени виноватым. Какое он имел право, будучи связанным клятвой в любви и верности, вести себя у нас так вольно? Как смел добиваться – а он, безусловно, добивался – особого внимания одной дамы, будучи женихом другой? Откуда мог быть он уверен, что не случится беды? Откуда ему знать, что я не влюблюсь в него? Он поступил дурно, очень дурно!

– Из его слов, милая Эмма, я скорее могу заключить, что…

– А она-то! Как она сносила такое его поведение! Какой надо обладать выдержкой, чтобы наблюдать, как он у нее на глазах оказывает предпочтение другой, и не сказать ни слова упрека? Такое спокойствие я не могу ни понять, ни уважать.

– У них случались размолвки, Эмма, он прямо так и сказал. У него не было времени вдаваться в подробные разъяснения. Он пробыл у нас всего четверть часа и в состоянии такого возбуждения, какое не позволяло употребить с пользой то короткое время, что он у нас оставался. Однако он ясно дал понять, что между ними случались размолвки. Кажется, они-то и поторопили его с развязкой. Эти размолвки, скорее всего, и были вызваны его недостойным поведением.

– Недостойным! Ах, миссис Уэстон… Это слишком мягко сказано. Он вел себя не недостойно, а гораздо хуже! Он пал – просто выразить не могу, насколько низко он пал в моих глазах. Такое поведение недостойно мужчины! В нем нет и следа той прямоты, цельности, строгой приверженности правде и принципиальности, презрения к мелочности и всяческим трюкам, какие надлежит выказывать настоящему мужчине всем своим поведением.

– Милая Эмма, позвольте теперь мне вступиться за своего пасынка. Несмотря на то, что он был не прав, я знаю его достаточно давно, и, смею вас уверить, у него есть много, очень много хороших качеств… и…

– Боже! – не слушая ее, продолжала Эмма. – А миссис Смолридж! Ведь Джейн действительно собиралась пойти к ней в гувернантки! К чему могла привести его ужасающая черствость? Заставить ее страдать настолько, что она чуть было не нанялась… Да как мог он допустить, чтобы подобная мысль вообще пришла к ней в голову?

– Эмма, об этом он ничего не знал. Здесь я могу полностью обелить его. Она приняла решение сама, не сказав ему ни слова, – то есть она на что-то намекала, но не говорила об этом как о деле решенном… До вчерашнего дня ее планы оставались для него неизвестны. Как он узнал? Не знаю, из какого-то письма или записки – и именно после того, как он узнал, что она собирается сделать, он решился немедленно открыться дяде, положиться на его доброту и милосердие… короче говоря, положить конец недостойному укрывательству, которое длилось столько времени. Эмма стала слушать внимательнее.

– Скоро, – продолжала миссис Уэстон, – он обещал мне написать. Он сказал мне об этом, прощаясь. И судя по его виду, в письме он намерен изложить мне подробности, которые не может сообщить сейчас. Давайте дождемся его письма. Возможно, оно сумеет смягчить его вину. Наверняка разъяснится многое из того, что неясно сейчас, – и получит извинение. Не будем же к нему слишком суровы, не будем торопиться выносить ему приговор. Наберемся терпения. Любить его – мой долг. Теперь же, когда я успокоилась и удовлетворилась по одному очень важному для меня вопросу, я искренне надеюсь на счастливое разрешение дела и готова верить, что так оно и будет. В обстановке тайны и укрывательства они оба, должно быть, сильно страдали.