Джейн Остен - Эмма

– Ах, мисс Вудхаус, как же вы забыли!

– Милая Харриет, я отлично помню все, что говорила по данному поводу. Я сказала, что меня ничуть не удивляет ваша склонность, принимая во внимание услугу, которую он оказал вам, это совершенно естественно… И вы со мной согласились, очень живо описав ваши чувства по поводу оказанной помощи, и даже упомянули, каковы были ваши ощущения, когда вы увидели, как он идет к вам на выручку… Я все помню, словно это было вчера!

– О боже! – воскликнула Харриет. – Теперь я вспоминаю тот наш разговор, однако я тогда имела в виду совершенно другое! Не цыган вспоминала я и не мистера Фрэнка Черчилля. Нет! – И, оживляясь, она продолжала: – Я имела в виду куда более важную услугу – мистер Найтли пригласил меня на танец после того, как мистер Элтон отказался танцевать со мной, а другого кавалера в зале не нашлось. Он поступил благородно! Он выказал подлинное великодушие и доброту, именно благодаря этому поступку я поняла, насколько он превосходит всех прочих смертных.

– Боже милостивый! – вскричала Эмма. – Какая злосчастная, какая прискорбная ошибка! Что же теперь делать?

– Значит, вы не поощряли бы меня, если бы поняли, о ком идет речь? По крайней мере, видимо, положение мое было бы куда хуже сейчас… если бы я имела в виду другого… но теперь… все же возможно…

Она запнулась, Эмма не могла говорить.

– Не сомневаюсь, мисс Вудхаус, – продолжала Харриет, – что вы сознаете огромную разницу между ними – не важно, со мной ли их сравнивать или с кем-то другим. Должно быть, вам кажется, что один в пятьсот миллионов раз выше меня, а другой… Но я надеюсь, мисс Вудхаус, что… предположим… если… как бы странно это ни показалось… Но ведь вы знаете, это были ваши собственные слова, что на свете случались вещи и более удивительные… случались и более неравные браки, чем между мистером Фрэнком Черчиллем и мной… Значит, раз такие чудеса уже случались… и если мне будет суждено испытать такое счастье, такое невыразимое блаженство… если мистер Найтли в самом деле… если уж он не возражает против неравного брака, то, дорогая мисс Вудхаус, надеюсь, вы тоже не будете против и не станете чинить препятствий? Но я уверена, этого не будет… Вы слишком добры.

Харриет отошла к окну. Эмма обернулась, в ужасе оглядела ее и торопливо спросила:

– У вас есть основания полагать, что мистер Найтли разделяет ваше чувство?

– Да, – скромно, но бесстрашно отвечала Харриет, – должна признать, что такие основания есть.

Эмма тут же отвела взгляд и погрузилась в глубокие раздумья. Нескольких минут хватило ей на то, чтобы понять собственное сердце. Ум, подобный ее уму, лишь заподозрив истину, способен на немедленное прозрение. Лишь коснувшись истины, она все тут же поняла. Почему ей было так невыносимо слышать, что Харриет влюблена в мистера Найтли, а не во Фрэнка Черчилля? Почему ей стало еще невыносимее, когда она узнала, что Харриет имеет основания надеяться на взаимность? Словно стрелою пораженная в самое сердце, она сказала себе: «Мистер Найтли не должен жениться ни на ком, кроме меня!»

Тотчас же поняла она не только свое сердце, но и свое поведение. Все ее поступки предстали перед нею так ясно, как никогда прежде. Как недостойно вела она себя по отношению к Харриет! Как неразумно, как неделикатно, как необдуманно и бесчувственно! Какая слепота, какое безумие овладели ею! Мысли эти давили на нее ужасной тяжестью, и она не могла подобрать названия своим поступкам. Однако, собрав остатки самоуважения, не желая терять лицо, а также отдавая Харриет дань справедливости (сочувствовать девушке, которая считала, что ее любит мистер Найтли, она не могла, но совесть ее требовала не делать подругу несчастной, проявив к ней сейчас холодность), Эмма решилась выслушать и вынести все спокойно и даже с видимой благожелательностью. Ей же самой полезно узнать, как далеко простираются надежды Харриет, ведь Харриет ничего не совершила такого, чтобы потерять право на участие и интерес, которые прежде ей уделялись столь охотно. Она ничем не заслужила презрения со стороны той, чьи советы никогда еще не шли ей на пользу. Поэтому, очнувшись от тягостных раздумий и подавив свои чувства, Эмма снова повернулась к Харриет и возобновила разговор уже более мягким тоном. Правда, тема, с которой начался разговор, а именно чудесная история Джейн Ферфакс, была прочно забыта… В голове у каждой из собеседниц был лишь мистер Найтли.

Харриет, погруженная в приятные мечтания, была все же очень рада, когда ее пробудили от грез. Ее подбодрило участие такой советчицы и такого друга, как мисс Вудхаус, ей нужен был только предлог, чтобы с наслаждением, хотя и дрожа, поведать историю своих чувств. Эмма, задавая вопросы и слушая ответы, трепетала не меньше, хотя ей лучше удавалось скрывать свое состояние. Голос ее не дрожал, однако разум находился в таком смятении, какое и должны порождать подобные события. Внезапное прозрение, угроза невольного соперничества со стороны подруги… Она терпеливо слушала подробный рассказ Харриет, внутренне очень страдая, но внешне ничем не выказывая своего волнения. Разумеется, методичного, связного или толкового рассказа от Харриет нечего было и ждать, однако, очищенный от бесконечных повторов и запинок, ее отчет ужасно подействовал на Эмму – особенно когда она вспомнила, что, по ее наблюдениям, Харриет сильно возвысилась во мнении мистера Найтли.

Харриет почувствовала изменение в его поведении еще во время тех двух танцев, сыгравших решающую роль… Эмма вспомнила: тогда он сказал ей, что Харриет превосходит его ожидания. С того самого вечера, а точнее, с тех пор, как мисс Вудхаус поощрила ее мечты о нем, Харриет начала замечать, что он беседует с ней куда охотнее, чем прежде, и что отношение его к ней изменилось: в нем появились доброта и любезность! Чем дальше, тем больше она уверялась в своей догадке. Когда они все вместе гуляли, он очень часто подходил к ней, шел рядом и так восхитительно занимал ее беседою! Кажется, ему хочется получше узнать ее. Эмма решила, что слова подруги недалеки от истины. Она и сама подметила в нем перемену. Харриет повторяла его одобрительные и хвалебные отзывы, и Эмма понимала, что слова находятся в тесном согласии с его мнением о Харриет. Он хвалил ее за отсутствие притворства и жеманства, за то, что ее чувства просты, искренни и щедры. Эмма знала, что он отдает Харриет должное, при ней он не раз упоминал об этих качествах ее подруги. Но многие мелочи, запомнившиеся Харриет, много мелких знаков внимания, которые она от него получала, – взгляд, слово, пересаживание с одного стула на другой, комплимент, предпочтение в выборе собеседницы – остались для Эммы незамеченными, поскольку она ничего не подозревала. Обстоятельства, о которых можно было бы рассказывать добрых полчаса и которые содержали многочисленные доказательства для девушки, их искавшей, были для Эммы набором пустяков. Однако два последних в этом ряду события, имеющие в глазах Харриет решающее значение, не ускользнули и от внимания Эммы. Первым стало то, что он пригласил Харриет прогуляться отдельно от всех в липовой аллее Донуэлла: они оставались наедине, пока к ним не подошла Эмма. Харриет была убеждена, что он нарочно увел ее подальше от остальных гостей, причем вначале он говорил с ней очень многозначительно, куда более многозначительно, чем обычно! Харриет не могла не покраснеть при воспоминании. Казалось, еще немного – и он спросит, не свободно ли ее сердце. Но как только невдалеке показалась она (мисс Вудхаус), он переменил тему и завел разговор о сельском хозяйстве… Второй случай имел место, когда они почти полчаса ждали возвращения Эммы (после визита к Бейтсам), в самое последнее утро его пребывания в Хартфилде. Сначала, когда он вошел, он заявил, что не может задерживаться и пяти минут, а во время разговора он сказал ей, что, хотя должен ехать в Лондон, ему совсем не хочется уходить. Эмма с болью отметила про себя, что ей он ничего подобного не говорил. Лишнее доказательство его чувства к Харриет сильно задело Эмму.