Джейн Остен - Нортенгерское аббатство

Он молча выслушал упреки отца и даже не попытался оправдываться. Кэтрин с ужасом подумала, что истинной причиной того, что он так поздно встал, могла быть бессонница, объяснимая лишь страстью к Изабелле. Прежде она надеялась, что этим утром сможет, наконец, составить о нем свое собственное мнение; однако, пока его отец находился в комнате, он не проронил ни слова – настолько скверным было его настроение. Лишь под конец до нее донеслась едва различимая фраза, адресованная Элеаноре:

– Как хорошо, что скоро вы уедете.

Вскоре все начали готовиться к дороге и засуетились. Когда вынесли все чемоданы, часы пробили десять – именно в этот час генерал намеревался съехать с Милсом-стрит. Огромный плащ, вместо того, чтобы покрывать его широкие плечи, валялся на полу экипажа, предназначенного для него и сына. Неприятности поджидали и мисс Морланд: забыли выдвинуть среднее сиденье кареты, рассчитанной на трех человек; вместо этого служанка мисс Тилни завалила образовавшийся проем всевозможными пакетами и свертками, поэтому наша героиня оказалась без места. Генерал, поддерживая ее за локоть и помогая влезть в карету, так огорчился из-за этой заминки, что Кэтрин с трудом удержала свою новую конторку, грозившую вывалиться обратно на улицу. Наконец, все три женщины оказались внутри, дверцу закрыли, и четыре красивых откормленных жеребца не спеша зашагали, приготовившись покрыть тридцать миль – таковым было расстояние между Нортенгером и Батом, которое теперь предстояло преодолеть в два равных этапа. Как только они отъехали от двери дома, Кэтрин снова оживилась; с мисс Тилни она могла чувствовать себя посвободнее; и, предвкушая интересную дорогу, совершенно для нее новую, думая об аббатстве, ждавшем ее в конце пути, и об экипаже, следовавшем за их каретой, она без тени сожаления окинула Бат прощальным взглядом и принялась высматривать придорожные камни, отсчитывавшие каждую милю. У местечка Петти-Франс пришлось на два часа сделать привал, чтобы дать отдохнуть лошадям. Скука была страшная – оставалось лишь есть на сытый желудок да слоняться по окрестностям, лишенным всяких достопримечательностей. Какое-то время она разглядывала сопровождавших их форейторов, восхищаясь их нарядными ливреями и выправкой, с которой они держались в седле. Если бы их общество было хоть немного приятным, эта остановка не показалась бы ей такой утомительной. Генерал Тилни, являясь все же прелестным мужчиной, не располагал к веселью; в его присутствии никто не позволял себе каких бы то ни было вольностей. Он то выражал свое недовольство тем, что предлагает постоялый двор, то злился на нерасторопных официантов; наблюдая за ним, Кэтрин чувствовала, что ей становится не по себе, а потому эти два часа показались ей вечностью. Наконец, было решено трогаться дальше, и именно в этот момент генерал предложил Кэтрин занять его место в экипаже сына, чем ее очень удивил. В такой чудесный день, как он объяснил, ей непременно следует хотя бы остаток пути проехать в открытой повозке, чтобы полюбоваться местными пейзажами.

Вспомнив слова мистера Аллена, с чувством отзывавшегося об открытых экипажах, на которых обычно разъезжают молодые люди, Кэтрин покраснела, и ее первой мыслью было отказаться от такой затеи, но в глубине души она была очень признательна генералу Тилни; кроме того, он не станет предлагать ей ничего непристойного; и уже через несколько минут она сидела рядом с Генри, счастливейшая из всех созданий. Проехав совсем немного, Кэтрин убедилась, что открытый экипаж – самая великолепная повозка в мире, хотя понимала, что такое удовольствие стоит немалых трудов, учитывая двухчасовой простой в Петти-Франс. Но для их экипажа вполне бы хватило и половины этого времени, да и лошади выглядели очень бодро, так что, если бы генерал не поехал впереди, они могли бы двигаться гораздо быстрее. Но превосходство их экипажа заключалось не только в крепких жеребцах – Генри умел отлично править, тихо и спокойно, не щеголяя перед Кэтрин и не ругаясь на лошадей, что слишком отличалось от поведения виденного ею как-то одного кучера, единственного, с кем она могла сравнивать. Помимо прочего, его плащ так хорошо сидел на нем, а шляпа настолько была ему к лицу, что рядом с ним она чувствовала себя на пике блаженства. И наконец, она слышала слова благодарности, произносимые им от имени сестры, за то, что она оказалась настоящей подругой и согласилась немного погостить у них. Его сестре, говорил он, приходится нелегко – поблизости нет ни одной девушки, которая сгодилась бы ей в подруги; и, поскольку отец очень часто бывает в отъездах, она вообще иногда коротает время в полном одиночестве.

– Как такое может быть? – удивилась Кэтрин. – И почему тогда с ней не остаетесь вы?

– Нортенгер лишь наполовину является моим домом; у меня есть собственные владения в Вудстоне, что почти в двадцати милях от дома отца. Разумеется, мне там тоже необходимо бывать.

– Какая жалость!

– Да, мне всегда очень жаль оставлять Элеанору одну.

– Понимаю. Но, помимо сестры, вы ведь, наверное, очень любите и само аббатство! Привыкнув к такому дому, любой другой, должно быть, кажется вам слишком убогим.

Он заулыбался.

– А у вас, как я вижу, сложилось неплохое мнение об аббатстве.

– Конечно. Ведь это одно из тех красивых древних зданий, которые так часто описываются в романах.

– Может быть, вы уже приготовились и ко всем ужасам, «которые так часто описываются в романах» и, как правило, таятся в подобных домах? Вы уверены, что у вас достаточно крепкие нервы, а также сердце, способное выдержать скрипы и шорохи за гобеленами?

– О, да! Не думаю, что меня удастся так легко запугать, ведь в доме будет полно народу. Кроме того, здание обычно должно простоять много лет заброшенным, и лишь потом его вдруг вновь заселяет какая-нибудь семья.

– Наше аббатство, безусловно, – вполне обжитое место. Нам не придется пробираться через темный холл, освещенный лишь догорающими углями в камине; не нужно будет расстилать постели на полу в какой-нибудь комнатке без окон и мебели. Но вам следует иметь в виду, что, когда в подобный дом приходит молодая леди, ей всегда выделяют комнату подальше от остальных. Члены семьи располагаются в своей половине дома, а ее наша старая экономка Дороти отводит по отдельной лестнице и многочисленным узким коридорам в спальню, в которую никто не входил с тех пор, как там лет двадцать назад почил какой-нибудь родственник. Вы готовы вынести такие испытания? Выдержит ли ваш разум, когда вы обнаружите, что остались совершенно одна в этой мрачной комнате, которая настолько огромна, что слабые лучи от единственной лампы теряются в ее размерах? Стены обтянуты гобеленами, рисующими фигуры в полный рост, а кровать покрыта темно-зеленым бархатом, годящимся скорее для похорон. Сомневаюсь, что у вас хватит мужества.