Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

Всё ещё во власти мрачных мыслей о своей жизни, Усимацу спустился к понтонному мосту. Порой ему казалось, что кто-то гонится за ним… Он знал, что этого, конечно, не может быть… И всё же не мог отделаться от этого ощущения. Он то и дело оборачивался назад! Временами он испытывал какое-то странное головокружение и едва не падал в снег. «Глупости, глупости, держись крепче!» — бранил он и подбадривал себя. С трудом пробираясь по высоким сугробам, наметённым вдоль берега, Усимацу наконец вышел к мосту. Отсюда открывалась ещё более широкая панорама обоих берегов. И всё, что он видел, — стаи круживших над ним голодных ворон, копошащийся возле своей лодки рыбак и бредущие домой крестьяне с бутылями керосина, — всё напоминало о тяготах зимнего существования. Мутные тёмно-зелёные воды реки, казалось, насмешливо ворчали и, словно говоря: «Утопись!», стремительно неслись вниз, к морю.

Чем больше Усимацу думал, тем более тягостно становилось у него на душе. Оказаться выброшенным из общества, что ни говори, ужасно. Изгнание — позор на всю жизнь! Если это случится, как ему жить дальше? Он ещё молод. У него есть надежды, есть желания, у него есть честолюбие. О нет, только б его не отринуло общество, только б по-прежнему считали за человека! Только б жить, как другие… На память приходили унижения, которым подвергались его сородичи, несправедливые порядки, вся история «этa», униженных, отверженных, которых до сих пор ставят ниже, чем даже нищих «банта». [40] Банта — профессиональные нищие. Он припоминал все те случаи унижений, которым он сам был свидетель, и представлял себе душевное состояние людей, которые либо были изгнаны, либо сами добровольно избрали изгнание, вспомнил отца, дядю, учителя, богача из Симо-Такаи, потом задумался о судьбе большинства красивых девушек «этa», которых тайком продают в публичные дома.

И горькое сожаление охватило Усимацу. Зачем он учился, верил в правду, свободу? Если бы он не знал, что он такой же человек, как и все, он мог бы существовать, спокойно снося людское презрение. Отчего он появился на свет в образе человека? Если бы он был животным, он рыскал бы по горам и долам, не ведая никаких страданий.

Радостные и печальные воспоминания прошлого одно за другим всплывали в памяти Усимацу. Вспомнились первые годы жизни в Иияме. Вспомнилось пребывание в учительской семинарии. Вспомнилось далёкое прошлое, когда он жил на родине. Казалось, всё это было совсем недавно, только вчера, даже то, что совершенно забылось, чего за много лет он ни разу не вспоминал. И всё это усиливало его жалость к самому себе. Когда наконец эти воспоминания перемешались и, рассеявшись, как дым исчезли, Усимацу пришёл к мысли, что у него впереди только два пути. Только два: либо изгнание, либо смерть. Но жить изгнанным из общества? Нет, он скорей предпочитал второе.

Короткий зимний день близился к концу, незаметно стало смеркаться. С тихой грустью в душе, как будто он больше никогда уже этого всего не увидит, Усимацу смотрел с моста вдаль: на западе, немного к югу, плыла груда снежных облаков, и ему казалось, что он видит холмы своей дорогой родины. Облака были тёмно-оранжевые, и только края их отливали золотистым блеском. Над ними полосами тянулась серая дымка. Да, закат! На пустынные берега надвинулись сумеречные тени. И Усимацу брёл по самому краю покачивающегося понтонного моста, думая о страшной возможности скорой смерти.

В Рэнгэдзи ударили в колокол, и этот звук навеял на Усимацу беспредельную печаль. Воды Тикумы потемнели, и плывущие по небу облака из оранжевых превратились в серо-лиловые, солнце скрылось далеко за горами. Тянувшиеся высоко в небе полосы серой дымки на мгновение озарились бледно-красным светом и сразу же исчезли из виду.

«Расскажу о себе, по крайней мере, учителю!» — мысленно говорил себе Усимацу; он всё ещё стоял на мосту.

— Это будет нашим последним прощанием! — воскликнул он, опять полный жалости к самому себе.

Когда с этой мыслью он пошёл обратно, в вечернем небе уже появился молодой месяц. Однако Усимацу не отправился прямо в гостиницу к Рэнтаро. Он знал, что сейчас начинается митинг. «Да, придётся ждать, пока митинг кончится», — решил он.

Харчевню неподалёку от Верхней переправы посещали, главным образом, простые люди. Но когда Усимацу проходил мимо, его привлёк аппетитный запах, который вместе с пробивавшимся из-под навеса дымом очага разливался вокруг. Он заглянул внутрь: огонь в очаге ярко горел. Усимацу невольно остановился. Он уже основательно проголодался, а возвращаться в Рэнгэдзи ему не хотелось, и он юркнул под навес. У очага сидело несколько лодочников, да ещё какой-то мужчина, по виду — возчик саней. Усимацу надо было скоротать время до окончания митинга, поэтому пришлось спросить сакэ, хотя пить ему и не хотелось. Для приличия он заказал одну бутылочку и лапши погорячей; ему тут же подали. Дрожа от возбуждения, жадно вдыхая запах лапши, Усимацу молча ел, прислушиваясь к разговорам.

Нищета, — Усимацу теперь столкнулся с ней лицом к лицу. Он чувствовал, что впервые слова и вздохи, срывающиеся с уст лодочников и возчика, находят глубокий отклик у него в душе. Ведь и сам Усимацу ничем не отличался от людей, которые жили сегодняшним днём и не знали, что с ними будет завтра. Огонь в очаге ярко пылал: люди ели, пили, смеялись. Усимацу тоже уныло смеялся вместе со всеми.

Ждать пришлось нестерпимо долго. Время тянулось медленно. Возчик саней вышел, вместо него вошёл кто-то другой. Не слушая, Усимацу невольно слышал, о чём говорили в харчевне. Вошедший рассказывал, что сторонники Такаянаги развили бешеную деятельность и что одни только соси, наверно, загребут немалую толику денег. Они сняли целую гостиницу, приспособили её под свой штаб, к их услугам повар, сакэ они пьют сколько хотят. Там постоянно околачивается народ, приходят, уходят, — сутолока необычайная.

Усимацу представил себе, какое действие окажет на горожан сегодняшний митинг. По-видимому, как раз сейчас в стенах Хофукудзи звучит мужественный голос учителя. Через некоторое время, прикинув, решил, что митинг, пожалуй, скоро кончится, Усимацу расплатился, оставив хозяйке немного чаевых.

Луна вышла из-за туч. Человеку, сидевшему до сих пор при желтоватом свете лампы и вдруг вышедшему наружу, всё вокруг казалось каким-то необыкновенным. Бледная, призрачная луна… Лунный свет заливал крыши и заснеженные улицы. От навесов протянулись чёрные тени. Вечерний туман, как дым, окутывал город, придавая ему унылый вид. Голубоватый мрак — вот как можно было назвать эту лунную ночь. Невыразимый страх сковал душу Усимацу.

Иногда за спиной у него слышались чьи-то шаги. Усимацу хотелось оглянуться, но он не решался это сделать. «Меня кто-то преследует!» — подумал Усимацу, и ему показалось, что кто-то, незаметно подкравшись сзади, готов его схватить. Только когда на углу улицы шаги вдруг затихли, Усимацу пришёл в себя и облегчённо вздохнул.