Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

О неверный свет луны! Какие странные очертания обретают вещи в её сиянии! Как меняется их окраска! Заметив в призрачном вечернем сумраке какую-то приближающуюся к нему фигуру, Усимацу весь сжался от ожидания близкой опасности. Но неизвестный прохожий, мельком взглянув на него, прошёл мимо.

Вечерний воздух был сравнительно мягок, не то что в иные дни, когда, казалось, он звенит от стужи. Небо подёрнулось дымкой, на нём чуть-чуть белела гряда низко нависших облаков, звёзды скрылись, и только одна из них по-прежнему сияла. В домах двери уже были заперты. Кое-где из окон на улицу пробивался свет. Поминутно вздрагивая даже от привычных ночных звуков, Усимацу шёл по затихшим улицам.

Митинг только что кончился. Ступая по снегу, участники его один за другим расходились по домам. Проходя мимо, Усимацу прислушивался к оживлённым разговорам, стараясь понять, что происходило на митинге. Все возмущались, негодовали, казалось, не было человека, который не ругал бы Такаянаги. Одни требовали гнать его вон из Ииямы; другие призывали голосовать за адвоката Итимуру! Третьи высказывали возмущение по поводу всех политических деятелей на свете.

И тут и там люди собирались кучками и продолжали начатый на митинге разговор. Усимацу услышал чьи-то слова по поводу того, что речь Рэнтаро была не так уж блестяща, но в ней была удивительно притягательная сила, и его слова доходили до сердца слушателей. Несколько сторонников Такаянаги всё время пытались ему мешать, но в конце концов и они притихли. Все понимали, что речь Рэнтаро полна глубоких мыслей и сильных чувств. Временами в ней звучала неподдельная боль. В заключение, желая наглядно показать, как недобросовестный политический деятель вводит в заблуждение общество и унижает человеческое достоинство, Рэнтаро со всей страстностью ударил по самому уязвимому месту Такаянаги. Он рассказал присутствующим о его связи с Рокудзаэмоном, о браке, заключённом с дочерью Рокудзаэмона, из низких и корыстных побуждений.

Проходя мимо другой группы, Усимацу услышал, что Рэнтаро во время выступления несколько раз заходился кашлем. Когда он сошёл с трибуны, платок у него в руке был весь красный от крови.

Как бы то ни было, по-видимому, речь Рэнтаро глубоко взволновала горожан. В сердце Усимацу, поражённого смелым и мужественным поведением учителя, почему-то закралось смутное беспокойство. Посчитав, что уже пора учителю вернуться в гостиницу, Усимацу решил идти к нему. Остановившись перед входом в гостиницу под висевшим над входом фонарём, он заглянул внутрь. Судя по царившей там суматохе, он догадался: там что-то случилось. Мужчина лет пятидесяти, вероятно, хозяин, торопливо надел сандалии и, взяв фонарь, собрался куда-то идти.

Усимацу остановил его и спросил про Рэнтаро. То, что он услышал из уст хозяина, потрясло его: только что у ворот Хофукудзи на учителя было совершено нападение. Правда ли, ложь ли… но, если допустить, что это действительно так, то, разумеется, это месть Такаянаги. Не раздумывая, весь дрожа от волнения, он поспешил вслед за хозяином гостиницы к Хофукудзи.

Однако было уже поздно. Оказывается, Рэнтаро сказал, что не будет ждать адвоката, у которого были ещё какие-то дела, и уйдёт вперёд, оделся и вышел. Его ударили по голове камнем или чем-то другим. Измождённый болезнью, вдобавок усталый, Рэнтаро не смог оказать никакого сопротивления.

До освидетельствования тело Рэнтаро оставалось лежать на снегу, прикрытое пальто. Усимацу опустился на корточки и приблизил губы к уху учителя.

— Учитель, это я, Сэгава! — произнёс он, надеясь, что будет услышан.

Тщетно.

Голубоватый свет луны пронизывал эту картину леденящей мыслью о смерти. Залитые холодным светом, поёживаясь от ночного холода, люди нетерпеливо ждали прибытия полицейского и врача. Одни сидели на корточках, Другие группами прохаживались рядом. Адвокат стоял молча, мрачно понурив голову, скрестив руки на груди.

Наконец прибыли должностные лица и пришёл врач, началось освидетельствование тела. При свете фонаря Усимацу видел отчётливо обозначившиеся скулы, заострившийся нос, плотно сжатые, совершенно белые губы. На его мужественное, величавое лицо легла тёмная тень страдания.

Добропорядочный хозяин гостиницы принял необходимые меры, освидетельствование закончилось, теперь предстояло перенести тело в гостиницу. Адвокат и Усимацу подняли тело Рэнтаро, чтобы положить на носилки; адвокат взялся за ноги, а Усимацу засунул обе руки глубоко под мышки учителю. Тело Рэнтаро уже остыло! Тяжкая боль утраты сковала сердце Усимацу. Он прикладывался щекой к бледной щеке учителя, тщетно звал: «Учитель, учитель!» Хозяин гостиницы сложил на груди свисавшие с носилок руки Рэнтаро. Когда скорбная процессия двинулась к гостинице, луна уже зашла, дорогу освещали фонарём. Усимацу шёл за носилками, думая об учителе. Он вспомнил, как они вместе ужинали в гостинице в Нэцу, с каким презрением говорил тогда Рэнтаро о Такаянаги, как возмущался: «Более унизительное отношение к «синхэйминам» и представить трудно!» Вспомнил, как по дороге на вокзал в Уэде, когда они переходили мост, Рэнтаро сказал: «Я не могу допустить, чтобы победа на выборах досталась этому типу. Я приложу все усилия, чтобы выборы прошли в пользу Итимуры-куна». Он тогда ещё сказал: «Пусть считают нас презренными, низкими существами, но ведь и нашим унижениям есть предел». И ещё: «Если бы я не слышал историю о женитьбе Такаянаги — куда ни шло, но слышать, знать и смолчать — для «синхэймина» это слишком большое малодушие!» Вспомнилось ему, как жена просила Рэнтаро вернуться вместе с ней в Токио, как тот сердился, подбадривал её и всё же отослал домой, словно насильно отрывая от себя. Он сопоставлял все известные ему детали и в конце концов пришёл к твёрдому убеждению, что учитель приехал в Иияму, приняв вполне определённое решение.

Если б Усимацу знал об этом наперёд, он давно бы признался ему, что он тоже «синхэймин». И, может быть, тогда его чувства достигли бы сердца учителя…

Запоздалое раскаяние бессмысленно. Усимацу то охватывало чувство горького стыда, то он впадал в отчаяние. Рэнтаро, всего несколько часов назад вышедший из гостиницы, беседуя с адвокатом, теперь возвращается на носилках мёртвый! «Несомненно… жене в Токио…» — Усимацу взял это на себя и отправился на почту дать телеграмму. Стояла глубокая ночь. На улицах не было ни души. Дать телеграмму надо непременно. Если на почте спят, он постучит, разбудит. А каково жене получить такую телеграмму! В каких же выражениях следует сообщить о случившемся?

Усимацу вышел на тёмный пустынный перекрёсток. Откуда-то издалека доносился лай собак. Усимацу уже не мог совладать с собой. Слёзы безутешного горя хлынули из его глаз. И он дал им волю.