Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Решили? Кто решил, поднимите, пожалуйста, руку.

В ответ на вопрос Усимацу все дружно подняли руки — от старосты класса в последнем ряду до ученика, считавшегося почти безнадёжным. Даже Сёго, не слишком способный к арифметике, и тот храбро поднял руку.

— Кадзама-сан! — вызвал его Усимацу.

Сёго сейчас же встал с места и подошёл к доске. Лучи зимнего солнца, проникая в окно, как-то грустно освещали так хорошо знакомый Усимацу класс. Всё, что обычно не вызывало в нём никаких чувств, от высокого потолка до белых стен, представилось теперь ему в новом свете. Он смотрел сзади на Сёго, который, стоя у доски, старательно выводил цифры. Что за цветущий милый подросток! В хаори, с подобранными к плечам узкими рукавами, [43] …с подобранными к плечам узкими рукавами… — Рукава подросткам делают длиннее обычных, причём запас подбирается на плечи. слегка наклонив голову набок и приподняв левое плечо, он каждый раз старался писать цифру повыше и, напрягаясь всем телом, тянулся рукой к самому верху доски. Сёго был прилежный ученик, и в рисовании, в чистописании, в сочинениях он шёл хорошо, но по природоведению и арифметике он всегда отставал и занимал то пятнадцатое, то шестнадцатое место. Удивительно, в этот день он справился с задачей прекрасно.

— У кого такой же самый ответ, поднимите, пожалуйста, руки!

Ученики последнего ряда все до одного подняли руки. Сёго, слегка покраснев, вернулся на своё место. Практиканты обменялись добродушными улыбками.

Вызывая к доске, задавая вопросы и объясняя, Усимацу провёл урок арифметики. В этот день ученики вели себя удивительно чинно: с самого первого урока, когда и практикантов ещё не было, никто не шалил. Начиная с учеников, которые, как правило, всегда любили подремать, и кончая «техниками», которые обычно потихоньку устраивали под столом беспроволочный телефон, все вели себя вполне пристойно. Усимацу смотрел на учеников, и мысль о том, что сегодня он находится здесь в последний раз, не оставляла его ни на минуту. И поэтому он вёл урок с особым подъёмом.

— Разумеется, Итимура-сан пройдёт на выборах! — самоуверенно говорил в приёмной седой член городского управления. — Общественное мнение — это страшная вещь! Теперь, когда с Такаянаги дело приняло такой оборот, никто его и знать не захочет. Даже те, кого он сумел кое-как обработать, — и те сейчас будут на стороне Итимуры.

— И всё благодаря смерти этого Иноко… Итимура-сан должен быть ему благодарен, — с ударением произнёс член городского управления в очках с золотой оправой.

— Выходит, и с «синхэйминами» шутки плохи, — засмеялся уездный инспектор, выпятив грудь.

— Конечно, — подхватил седой член управления. — Решиться на такой поступок не так-то просто. Но такой человек, как Иноко, личность особая.

— Совершенно верно… Тот не то, что этот, — сказал член управления с оспинами на лице, по-видимому, из купцов, и все усмехнулись. По одному его выражению: «тот не то, что этот», — все прекрасно поняли, что он имел в виду.

— Сейчас посоветуемся относительно «этого», о котором вы сейчас упомянули, — сказал член управления в очках с золотой оправой, покуривая папиросу. — Мы хотим просить господина инспектора, пока в городе не поднялось слишком много разговоров, помочь нам перевести его куда-нибудь или предложить оставить службу. Мы просили бы вас это обдумать.

— Да… — Инспектор приложил руку ко лбу.

— Право, жалко Сэгаву-сэнсэя, но другого выхода нет, — вздохнул седой член управления.

— Как вы знаете, при наших нравах таких вещей не терпят. Представьте себе, что до отцов и братьев учеников дойдёт такой слух об учителе, — они тут же заявят, что забирают своих детей из школы. Это ясно. Уже теперь кое-кто из членов городского управления выражает недовольство. Мне уже пришлось слышать, что члены управления, ведающие народным образованием, не соответствуют своему назначению.

— Мы первые почувствовали себя неважно, когда услышали об этом, — вставил рябой член управления.

— Да, для школы это в высшей степени досадная история, — снова заговорил директор. — Вы, наверно, слыхали, что Сэгава-кун прекрасно работал… я всецело полагался на него, он был моей правой рукой. У него есть педагогические способности, человек он добросовестный, к тому же ученики относятся к нему прекрасно… Среди учительской молодёжи не много найдётся таких, как он. Лишиться такого человека из-за того, что у него низкое происхождение… нет, это не годится… Я просил бы вас, господа, помочь нам и, если возможно, оставить его в школе.

— Да, — перебил директора член управления в очках с золотой оправой. — Вы правы. Теперь, когда мы знаем мнение господина директора, нам должно быть стыдно за то, что мы пришли сюда для такого разговора. В самом деле, с точки зрения науки нет сословных различий. Так-то оно так, но надо же считаться со здешними предрассудками. Ещё редки люди с такими прекрасными взглядами…

— Да, мы ещё до этого не доросли, — заметил рябой член управления.

— Если бы ещё он был таким, как Иноко, ему бы простили, — вставил седой член управления. — Вот доказательство: тому и в гостинице давали останавливаться, для выступления предоставляли помещение храма, а когда он выступал, люди шли слушать его. Его преимущество в том, что он не скрывал. Он с самого начала заявил, кто он, и — как ни странно — ему все стали сочувствовать. А вот если скрывать, как это делает Сэгава-сэнсэй или жена Такаянаги-куна, тогда возникают неизбежные толки да пересуды.

— Именно… — согласился инспектор.

— А что, если попросить перевести его в другую школу? — спросил член управления в очках с золотой оправой, обводя взглядом присутствующих.

— Перевести? — многозначительно повторил инспектор. — Перевести при таких обстоятельствах не так-то легко. Раз об этом станет известно, ни одна школа не согласится… Придётся его уволить.

— Ну что ж, действуйте так, как вы сочтёте нужным, — сказал седой член управления, потирая руки. — Уже нашлись члены городского управления, которые вопят: «Безобразие! Сейчас же вон его…» — так что, пожалуйста, уладьте уж как-нибудь это дело.

«Как бы там ни было, после того, как доведу до конца занятия», — думал Усимацу и, с трудом подавляя бушевавшее в его груди волнение, вёл третий урок — чистописание. Как дрожала у него рука, когда, подойдя сзади к ученикам и водя их рукой, он показывал, как писать иероглифы. Сидевшие рядом ученики вытягивали шеи и, видя это, смеялись, широко открывая перепачканные тушью рты.

Когда звонок служителя возвестил окончание третьего урока, инспектор и члены управления уже ушли. Практиканты из семинарии ещё оставались, они хотели присутствовать на послеполуденных занятиях. Поручив другому учителю следить за учениками, Усимацу остался в учительской, чтобы привести в порядок свои дела. Что надо было сдать — сдал, что надо было выяснить — выяснил. Чем больше он думал о том, чтобы избежать нападок на себя, тем больше росло его смятение.