Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Хозяйка, дайте-ка то, о чём я вас просил! — распорядился Гинноскэ. И вот в этом ресторанчике на берегу реки осушили прощальные чарки. И те, кто уезжал, и те, кто провожал, — все обещали всегда помнить друг о друге. Гинноскэ взял на себя роль хозяина: он пришёл сюда с раннего утра, обо всём позаботился, и вся обстановка с её непринуждённой простотой создавала атмосферу особой теплоты.

— Я всем тебе обязан, — сказал Усимацу, не в силах сдержать волнение.

— Это взаимно, — засмеялся Гинноскэ. — Но не думал я, что мне придётся так тебя провожать. Я, которому устраивали проводы, отстал от тебя… Человеческая жизнь поистине непостижимая вещь.

— Мы с тобой встретимся в Токио! — Усимацу не сводил глаз со своего друга.

— Да, и я скоро уеду. Ну, выпей чашечку. — Гинноскэ оглянулся. — Осио-сан, пожалуйста, не нальёте ли вы нам?

Осио взяла бутылочку и стала наливать. Её белые нежные руки дрожали, выдавая радость и печаль, переполнявшие её сердце.

— И вы выпейте с нами. — Гинноскэ взял из рук смущённой Осио бутылочку и, протягивая ей чашечку, настойчиво сказал: — Давайте я вам налью.

— Нет, благодарю вас, — сказала Осио, отстраняя чашечку.

— Так не годится, — смеясь, вмешался Охината. — В таких случаях полагается выпить. Хоть для вида, один глоток.

— Хоть для формы… — поддержал его адвокат.

— Тогда, пожалуйста, совсем немножко. — Осио поднесла чашечку к губам и покраснела.

Постепенно у ресторанчика собрались ученики четвёртого класса старшего отделения. Услышав о том, что Усимацу сегодня уезжает, они пришли проводить его. Их привело сюда чистое сердце и привязанность к Усимацу. Усимацу обходил краснощёких мальчиков, прощаясь с каждым в отдельности, рассказывая им о своих планах на будущее, и время от времени выходил на берег, где, стоя под мокрым снегом, возле голых ив, поджидал спешивших сюда по мосту учеников. Прозвучал удар колокола в Рэнгэдзи. За ним, разрывая тишину зимнего дня, над водами Тикумы разнёсся второй удар. Звук колокола набегал волнами, ширился, удалялся, и, когда он замирал, в облачной дали снова раздавался удар — третий… четвёртый, пятый. А, это Сё-дурак звонит, поднявшись на колокольню. Для Усимацу удары колокола звучали как прощание перед долгой разлукой, как весть о заре новой жизни. Взволнованный глубокими торжественными звуками, Усимацу невольно склонил голову.

— Шестой… седьмой…

Этот голос без слов, передаваясь из груди в грудь, вселял в провожавших и в уезжавших одни и те же мысли.

Сообщили, что сани готовы. Усимацу говорил с Гинноскэ о своих опасениях по поводу дяди и тётки. Ах, как они, наверно, беспокоятся.

— А если слухи о случившемся дойдут до Химэкодзавы, какие осложнения это вызовет! Возможно, что им нельзя будет оставаться в Нэцу. Как быть тогда? — сказал он.

— Тогда и видно будет, — Гинноскэ на минуту задумался. — Попроси позаботиться об этом Охинату-сана. Если твой дядя не сможет оставаться в Нэцу, пусть он переберётся в Симо-Такаи. Ничего другого пока сделать нельзя, как ни беспокойся… Э… ничего, как-нибудь уладится.

— Значит, так и скажи ему.

— Хорошо.

Заручившись согласием Гинноскэ и пообещав Осио по приезде в Токио купить и прислать ей «Исповедь», Усимацу и вдова стали прощаться. Адвокат, Охината, Отосаку, Гинноскэ и гурьба учеников окружили сани. Осио, бледная, вцепившись в руку Сёго, стояла поодаль, провожая Усимацу взглядом.

— Трогай! — подняв кверху руку, крикнул один из учеников.

— Учитель, я вас провожу вот дотуда! — ухватившись за заднюю перекладину саней, попросил другой.

В ту минуту, когда сани уже трогались, примчался младший учитель и потребовал, чтобы ученики шли в школу. И вдова, и Усимацу обернулись, чтобы узнать в чём дело. Передний возчик, вёзший сани с прахом Рэнтаро, а за ним и остальные двое, ослабили мускулы и недоумённо остановились.

— Не лучше ли было бы разрешить им проводить Сэгаву-куна? — сказал Гинноскэ, подойдя к учителю. — Ты подумай. Ученики из любви к своему наставнику пришли его проводить. Разве эти детские чувства не прекрасны? Их надо бы похвалить. А школа их останавливает! Ты поступаешь нехорошо. Брать на себя такое поручение — не делает тебе чести.

— Но нельзя рассуждать и так, как ты. — Учитель почесал себе затылок. — К тому же я вовсе не говорю, что они поступают плохо.

— В таком случае, почему же в школе говорят, что это плохо? — сказал Гинноскэ, пожимая плечами.

— «Уходить с уроков, не подав просьбы, самовольно — это не дело. Если хочешь идти провожать, иди, пожалуйста, но только получи на это разрешение», — так сказал директор.

— Можно подать просьбу и потом.

— Потом? Это уже не будет просьба. Директор опять сердит. Кацуно-кун, как водится, тоже говорит: «Ученики этого класса ужасно хитрые. Если такие вещи будут повторяться, это отразится на престиже школы; учеников, которые не желают соблюдать правила, нужно исключать из школы, хотя бы на время…»

— Лучше бы не относиться ко всему так формально. О чём бы ни шла речь, и директор и Кацуно-кун сейчас же: «Правила, правила!» Пропустить два урока, ну и что же? Что в этом страшного? Им бы самим следовало отпустить учеников. Самим следовало бы предложить им отправиться сюда… И им самим нужно было бы вместе с учениками прийти проводить Сэгаву-сана, ведь всё-таки вместе работали. А они и сами не пришли и ученикам запрещают. Наказывать детей за то, что они без разрешения пришли проводить своего учителя, несправедливо!

Гинноскэ не знал всех подробностей. Оказывается, накануне директор созвал учеников в зал и произнёс речь о причине ухода Усимацу. Он всячески порицал Усимацу, жестоко осуждал его поведение. Он заявил, что нынешняя реформа (директор нарочно употребил слово «реформа») благотворно скажется на будущности школы. Всего этого Гинноскэ не знал. Да, учителя ненавидят друг друга. Зависть как к сослуживцу и презрение как к человеку — эти страшные чувства, сжигающие мир, до последней минуты пребывания в этом городе преследовали Усимацу.

Увидев, что Гинноскэ очень горячится, Усимацу сошёл с саней.

— Послушай, Цутия-кун! Ну, что он может сделать, ведь он всего лишь исполняет поручение, — успокоительно сказал Усимацу.

— Нет, всё это совершенно непонятно! — отмахнулся Гинноскэ. — Подумай, как обстояло со мной. Мои проводы продолжались больше, чем полдня. Если ради меня можно было прервать уроки, то ради Сэгавы-куна это можно сделать с большим основанием.

Гинноскэ обратился к ученикам:

— Можете проводить учителя чуть дальше. Если у вас возникнут неприятности, я потом поговорю с директором.

— Идём, идём! — закричали некоторые ученики, размахивая руками.

— Послушай, я, право, не знаю, как быть, — остановил его Усимацу. — Я благодарен ученикам за то, что они пришли меня проводить, но если это грозит им неприятностями, мне же будет хуже. Достаточно, если мы простимся здесь; они специально пришли сюда, и это для меня очень дорого. Пожалуйста, отошли их обратно в школу.