Мартин Нексе - Дитте - дитя человеческое

Болтая и пошатываясь, он раза два прошелся в свою комнату и обратно, перенес туда стул и опять принес его назад, вновь отнес и вновь принес.

— Видите, удалось! — самодовольно заявил он. — Всегда надо начинать с чего-нибудь небьющегося.

Затем он взял девочку и, пошатываясь, понес ее к себе, а Дитте осталась одна, готовая в случае нужды звать на помощь. Она не очень-то полагалась на него, несмотря на предварительную пробу. Но все сошло благополучно, сонные дети лежали у него на руках, как мертвые, и не чувствовали, что их куда-то переносят.

— Ну-ну, мелюзга! — приговаривал он, укутывая их у себя на постели.

Это было просто трогательно. В трезвом виде он нимало ими не интересовался и даже ворчал, когда они попадались ему под ноги.

— Что? Кричать-то не пришлось? Не понадобилось? — смеясь, поддразнивал он Дитте, стоя в дверях.—

Я приметил, как вы поглядывали мне на ноги — не заплетаются ли! Женщины всегда смотрят на ноги, а все дело-то в голове. Вот как мальчишки, когда им нужно пролезть сквозь частокол… ну, чтобы, скажем, украсть яблок; они всегда сначала суют голову, потому что, если голова пролезет, и все тело пролезет. Все дело в голове! — Он предостерегающе поднял палец и вдруг хихикнул: — Большинство людей, впрочем, безголовые… потому так легко и пролезают всюду!

Оп стоял, прислонясь спиной к дверному косяку, и вдруг стал сползать все ниже и ниже. Но внезапно встряхнулся и выпрямился.

— Итак, я остаюсь здесь… буду бодрствовать и молиться. Решено! — сказал он и уселся около Дитте, в логах постели, прислонясь плечом к стене. — А милая «мама Дитте» пусть укроется хорошенько и вздремнет, чтобы собраться с силами к решительному бою. Спите себе, — право, бояться нечего. Дети рождаются ежеминутно… быть может, даже ежесекундно, так что вы сами можете понять… Вы давеча жаловались на нездоровье… Да разве это можно назвать нездоровьем? Тогда, пожалуй, и мой хмель нездоровье! Послушайте, а как насчет квартирной платы? Получили ли вы когда-нибудь хоть грош с этого субъекта-поздравителя? — Он порылся в жилетном кармане и выложил на ночной столик несколько монет. — Черт его знает! Неужели только всего А осталось? А день был в общем прибыльный, но я свинья, как вам небезызвестно! Крамер — свинья, даром что носит очки; спросите сами у здешних баб… ах, извините, у здешних дам!.. В общем, я недурно провел день: один из этих идиотских юбилеев — двадцать пять лет позированья в качестве возглавляющей особы… Причесан, прилизан… с орденом или другой вещичкой в петлице по случаю торжественного дня! И я тут как тут — с букетом: «Извините, ваше превосходительство, за беспокойство, по по случаю торжественного дня…» — «Помилуйте! Что за беспокойство!» — отвечает жертва и сует десятку. Совсем не так глупо для круглого идиота, не правда ли? Потому что, признаться сказать, можно ведь и за насмешку принять.

Дитте застонала от боли.

— Ну, ну!.. Конечно, дело трудное. Но нет худа без добра. Я хочу сказать, что хорошо, когда дети посылаются тем, кто их любит. Потому что, доведись мне быть на вашем месте… Впрочем, тогда досталось бы голове, — мы, мужчины, способны творить только головою. Представьте же себе: вдруг череп трескается, а оттуда выползает маленький человеческий детеныш!.. Да я это так только, к слову. Тут нет ровно ничего смешного. Но и опасного тоже ничего нет. Моя жена тоже, бывало, вопит: «Умираю, умираю!» — «Вздор, — говорю, — ты просто родить!» Послушали бы вы, как она на меня напустилась. Женщины не признают логики, черт возьми! Ну, закройте же глаза!..

Да, ему легко говорить!.. И будет ли конец его пьяной болтовне?

Наконец он устал от собственной болтовни и уснул, облокотясь на спинку кровати и положив голову на руки. В маленькой ком пате стало душно от его пропитанного спиртом дыхания, и у Дитте кружилась голова. Извозчик давно ушел на работу; за спущенной занавеской светлело. В кухне послышалось шарканье туфель старухи Расмуссен; она собиралась согреть себе кофейку. Значит, уже пять часов утра.

Старуха унесла детей к себе в чердачный чуланчик и уложила их на свою постель. С большим трудом удалось ей растолкать Поздравителя и отправить его спать. Он страшно ругался со сна.

— Ох, — скорчила старуха гримасу, когда он, наконец, убрался. — Вот уж отвратительный человек!

— Он был очень мил, — возразила Дитте. — Сам захотел посидеть около меня, чтобы не беспокоить вас, бабушка!

— Нечего сказать, хороша сиделка! Не всякий согласится принять такую! С него ведь все станется!..

— Ну, что вы! — Дитте улыбнулась, но вдруг вскрикнула и скорчилась от боли. — Ой, как мне больно!.. Право, я не выживу! У меня такое странное ощущение — будто все внутренности разрываются на части… И потом, я не понимаю, в чем дело — на целых шесть недель раньше?

Сомневаться все-таки не приходилось. Старуха Расмуссен сама не раз терпела эти муки и хорошо знала все признаки. Она прибрала комнату и затопила печку, чтобы малютка родился в тепле. Потом нужно было по-собрать тряпья, чтоб подстелить под Дитте. А это нелегко было: за зиму исчезло все, без чего можно было как-нибудь обойтись. Детское белье пришлось выпросить у соседей — у кого что. Да надо было еще сбегать за повитухой, добыть сдобного хлеба и сварить свежего кофе, — эти акушерки такие разборчивые! Словом, пришлось старухе побегать, — досталось ее больным ногам!

К счастью, сегодня они не давали себя знать. Событие подбодрило старуху, и она справилась молодцом. Еще счастье, что этот «субъект» Крамер не пропился вечером до последнего эре!

После полудня Дитте родила мальчика; он был недоношен и весил всего пять фунтов. Но все же это был мальчик, наперекор всем приметам и предсказаниям старухи Расмуссен, что родится девочка.

— Надо хорошенько посмотреть еще разок, — сказала она. — Не вышло ли ошибки? — Она положительно сердилась, что мальчишка, так сказать, надул ее.

— Впрочем, немудрено было и ошибиться, когда он такой малюсенький! — сконфуженно оправдывалась она.

Разумеется, акушерка явилась, когда все уже было кончено. Она постояла с минуту, красуясь в своем новом пальто, потом осмотрела, крепко ли перевязан пупок у новорожденного, и упорхнула. От кофе она отказалась, — верно, запах кофе ей не понравился.

— Ну так мы сами его выпьем, — заявила старуха Расмуссен. — Вишь, какая спесивая! Пускай себе убирается на все четыре стороны! Мне не впервые быть за повитуху. Сколько младенцев приняла на своем веку!

Они напились кофе. Дитте налили чашку крепкого-прекрепкого.

— Это разгоняет кровь! — сказала старуха.

Детям позволили войти и взглянуть на нового братца. До сих пор они играли на чердаке. Но они мало интересовались малюткой и убежали, получив свою долю угощения; достаточно уже насиделись они в этой комнате.