Мартин Нексе - Дитте - дитя человеческое

Так она мало-помалу договорилась с отцом, что следует как можно скорее распродать все и уехать. Но тут произошло нечто, на время перевернувшее их взгляды на жизнь и заставившее забыть о своих планах.

Однажды после обеда ребятишки играли около дома на солнцепеке, а Дитте мыла посуду в кухне перед открытой дверью. Вдруг где-то неподалеку раздались удивительно мягкие и приятные звуки. Словно сами солнечные лучи заиграли! Дети подняли головы, вглядываясь в пространство. Дитте с тарелкой и полотенцем в руках остановилась в дверях.

На проезжей дороге, у самого поворота к Сорочьему Гнезду, стоял человек с каким-то большим и удивительным инструментом и призывно насвистывал не то на флейте, не то на кларнете, не сводя глаз с жилища Живодера. Не слыша никакого отклика на свои призывы, он тронулся сам к дому, толкая инструмент перед собою. Ребятишки бросились к дому. Человек, оставив снасть у колодца, подошел к кухонной двери, где на пороге стояла Дитте, загораживая вход.

— Не требуется ли что наточить, запаять, заклепать, починить? — спросил он, слегка приподняв фуражку. — Я точу ножи, ножницы, правлю бритвы и самого черта. Срезаю мозоли, колю поросят, умасливаю хозяек, целую девушек и никогда не отказываюсь от водочки и закуски!

Тут он скривил рот и закончил свою речь, пронзительно затянув: «точиить ножи, но-ожницы! Бри-итвы править!..»

Дитте, стоя в дверях, улыбалась, ребятишки прятались за ее юбку.

— У меня хлебный нож что-то плохо режет, — сказала она.

Точильщик подвез свой инструмент — целое сооружение! На обыкновенной тачке был водружен точильный станок с огромным маховым колесом и сверлом, да еще маленькая наковальня и ведро для воды. У детей любопытство пересилило страх перед чужим человеком, — так хотелось им поглядеть на диковинную машину.

Точильщик на все лады вертел и поворачивал хлебный нож, пробовал кончиками пальцев лезвие — очень ли затупилось, тряс черенок, уверяя, что он расшатался, клал его на наковальню, собираясь заклепать, и говорил, что этим ножом, верно, камни резали. Все это были одни выдумки. Ни черенок не расшатался, ни нож не затупился.

Настоящая обезьяна был этот точильщик — совсем еще молодой парень, худощавый и очень подвижной. Он не закрывал рта ни на минуту и шутил и балагурил без устали. И красив он был. Глаза черные, а волосы отливали на солнце цветом воронова крыла.

Ларс Петер, только что выспавшийся на сеновале, позевывая, показался в дверях сарая. Из взлохмаченной копны волос торчали соломинки и былинки клевера.

— Откуда ты взялся? — весело крикнул он точильщику, переходя через двор.

— Из самой Испании! — откликнулся точильщик, сверкнув в улыбке белыми зубами.

— Из самой Испании. Так, бывало, отвечал всегда мой отец, — в раздумье проговорил Ларc Петер. — Ты не из Одской округи, если можно спросить?

Молодой точильщик утвердительно кивнул.

— Так ты, пожалуй, знавал Анста Хансена?.. Огромного роста был, и девять сыновей у него… А прозвище — Живодер. — Последние слова Ларc Петер прибавил, понизив голос.

— Как же не знавать? Это мой отец.

— Вот оно что! — сказал Ларc Петер растроганно и протянул свою лапищу. — Так добро пожаловать к нам! Ты, значит, Йоханнес, самый меньшой из моих братьев.

Он задержал руку Йоханнеса в своей и ласково глядел на него.

— Вот ты каким вырос! Я ведь не видал тебя с тех пор, как тебе было всего два-три месяца. Ты на мать похож.

Йоханнес усмехнулся, чувствуя себя несколько неловко, и высвободил свою руку. Он совсем не был взволнован, как его брат.

— Да брось ты свою точилку, пойдем в дом, — пригласил Ларc Петер. — Девчонка угостит нас кофейком… Нет, все-таки… вот так встреча!.. Как ты похож на мать! — Ларc Петер заморгал глазами, готовый прослезиться от волнения.

За столом Йоханнесу пришлось рассказать обо всех домашних делах. Мать умерла несколько лет тому назад, братья разбрелись по всему свету. Известие о смерти матери очень расстроило Ларса Петера.

— Так она отошла в другой мир, — проговорил он тихо. — Я не видел ее с тех пор, как она кормила тебя грудью. А я-то все утешал себя надеждой, что еще свижусь с нею когда-нибудь. Она была нам доброй матерью.

— Да-а, — протянул Йоханнес, — только уж очень ворчлива стала.

— При мне она еще не была ворчливой. Может статься, она долго хворала?

— Во всяком случае, я не очень-то долюбливал ее. Вот старик наш — другое дело. Молодчина! Никогда не вешал носа.

— Он все еще держится своего прежнего ремесла? — заинтересовался Ларc Петер.

— Нет, давно уже покончил с этим. Теперь стал пенсионером! — Йоханнес усмехнулся. — Сидит у проезжей дороги и бьет щебень на общину. Но все такой же кремень и норовит всеми командовать. То и дело сцепляется с крестьянами, ругательски ругает их за то, что они наезжают на кучи щебня.

Сам Йоханнес повздорил со своим мастером и избил его. После того ни один мясник не соглашался взять его к себе в ученье, и он переправился на другой берег у Люнэса, захватив с собой вот этот инструмент, который взял напрокат у больного старика-старика-точильщика

— Так ты, значит, мясник, — сказал Ларc Петер. — То-то мне показалось, что ты как-то странно обращаешься со своими инструментами. А разве ты, такой молодой и здоровый, не мог бы избавить старика от попечительства?

— Ну, с ним разве сладишь? Да ему и не плохо вовсе. А что касается меня, то если хочешь жить мало-мальски по-людски, ну и повеселиться малость, то заработка самому только-только в обрез.

— Да, пожалуй… Ну, а теперь как же ты намерен устроиться? Пойдешь бродить по свету?

Да, Йоханнес собирался побродить немного по стране, занимаясь точильным ремеслом, конечно.

— Да ты смыслишь в нем хоть сколько-нибудь? Или только хвастаешься?

Йоханнес скорчил гримасу.

— Кое-что я перенял у старика точильщика еще мальчишкой. То есть главным образом ухватки, понимаешь? Заговоришь людям зубы, получишь свои денежки, и марш со двора, пока они еще не успели разглядеть работу. Чудесное дело переходить с места на место. И полиции за тобой не угнаться.

— Н-да… значит, и у тебя эта страсть — бродяжить? Опасная болезнь, брат!

— Почему? По крайней мере всегда что-нибудь новенькое выловишь. А то вечно одно и то же — тоска смертная!

— И мне так казалось когда-то. Но рано ли, поздно ли ты поймешь все-таки, что это просто болезнь. От нее в костях вместо мозга сквозняки образуются! Ничего путного не выходит у того, кто рыщет за куском хлеба по дорогам. Не будет у него ни дома прочного, ни семьи настоящей, сколько бы раз он ими ни обзаводился.

— Ты-то обзавелся и тем и другим, — заметил Йоханнес.

— Да, но нелегко закрепить это за собой. Бродяга все больше вперед глядит, на будущее надеется, а плохо, когда у тебя за спиною ничего нет. Проклятая наша бедняцкая доля, что мы сызмальства приучаемся не сидеть на месте. Никогда не знаем, где взять кусок хлеба завтра, вот и рыщем повсюду, гонимся за ним. Так и привыкаем бродяжничать, втягиваемся в это… А теперь ты побудь тут без меня часика два, — я обещал соседу перевезти ему навоз на поле.