Петру Думитриу - Буревестник

Симион не удержался и ударил долговязого по лицу, потом двинул его кулаком в бок. Тот попятился. Симион рванулся вперед и с яростью принялся бить его в грудь, в живот, куда попало. Долговязый вдруг встряхнулся, втянул голову в плечи, одной рукой ухватил Симиона за волосы, — кожаный картуз свалился еще раньше, — а другой за ремень от штанов. Найдя точку опоры и натужившись, он поднял его над головой и отбросил в сторону, как мешок с картошкой. Симион грузно шлепнулся об землю и некоторое время лежал неподвижно. Потом со стоном приподнялся, но долговязый уже снова ухватил его за волосы, и град ударов посыпался на его квадратную физиономию. Симион не оставался в долгу, неистово работая кулаками, задыхаясь и охая, но противник опять поднял его за ремень и отбросил далеко на мощеную улицу. На этот раз пролежать пришлось дольше, чем в первый. Он только было оперся на локоть, собираясь встать, как долговязый снова налетел на него, взял за ремень и за шиворот и, екнув, как грузчик, который взваливает себе на плечи тяжесть, снова швырнул. Симион с размаху грохнулся на шоссе и на этот раз очнулся не скоро. Долговязый, сгорбившись и пыхтя, подошел к нему и пихнул ногой. Симион с трудом поднял голову и плюнул кровью в казавшуюся белой при лунном свете пыль, потом вытер разбитый нос рукой и руку о штаны. Долговязый дал ему пинка в ребра, Симион икнул и поднялся сначала на четвереньки, потом на колени, потом наконец, шатаясь, на ноги. Еще раз в бессильном бешенстве взглянув на врага, он поплелся, прихрамывая, прочь и вскоре исчез и темноте.

Поле осталось за победителем. Он не скоро пришел в себя после поединка и долго еще стоял, сгорбившись на месте, и тяжело дышал. Потом медленно подошел к забору, оперся о него руками и устало опустил голову.

— Ульяна! — тихо позвал он, немного погодя.

Девушка продолжала неподвижно стоять в тени под ивой. Парень посмотрел на свои руки. Ему стало противно: правая была вся в крови и слюне — он испачкался, когда ударил Симиона по зубам.

— Ульяна… — повторил он, утирая руку о штаны.

— Что тебе? — ответила она, не двигаясь.

— Почему ты меня не подождала? — спросил он.

Это было сказано с упреком, который, однако, не только не тронул девушку, но, казалось, еще более вывел ее из терпения.

— Говоришь, почему не подождала? — страстным шепотом переспросила она. — А сам — с каких пор дома, а мне и слова не скажешь! Сам ты меня позабыл, а еще говоришь — чего не ждала!

— Болел я, — проговорил парень.

— Болел сначала, — все так же страстно ответила девушка, — а в последнее время уж не так был ты плох, чтоб на ногах не держаться. Если я тебе мила, ты не то что больной — мертвый должен был ко мне прийти. Хотя бы поклон передал через кого… — продолжала она, помолчав. — Слышь, Адам?

Парень виновато опустил голову.

— Грех тебе, Ульяна, — пробормотал он с горечью. — Зря ты меня мучаешь… Не веришь, что ты мне пуще самой жизни мила. Всем нутром я о тебе помню, а ты говоришь, забыл. Когда мы с беднягой Филофтеем и с Трофимом в море тонули, ничего мне, окромя тебя, не жалко было… Сердце от боли разрывалось, ей-ей! Уж так болело, так болело, что и сказать не могу…

Проговорив это, он медленно, словно это стоило ему огромных усилий, принялся расстегивать ворот рубахи, под которой билось это наболевшее сердце. Ульяна подошла к нему и внимательно слушала, опустив глаза в землю. Она подняла их лишь тогда, когда он начал своими большими, заскорузлыми руками расстегивать ворот рубахи.

— Горько мне было, Ульяна, помирать, потому что ты еще по-настоящему моей не была. Когда в море было тихо и мы спокойно спали в лодке, я все думал о том, как мы с тобой миловались да целовались… Утром, бывало, проснусь первым и вижу, как на рассвете звезды гаснут, остается только одна — самая большая. И так-то мне явственно представляется, как у нас с тобой было и как будет…

Адам нежно обнял ее. Ульяна не сопротивлялась.

— А вот как подумал, что пропаду… — продолжал он шепотом, — тогда плохо стало… Жалко стало, что ты моей не была…

— Молчи, — прошептала она, еще ниже опуская голову. — Не говори так, мне стыдно…

Она улыбнулась чуть заметной улыбкой. Адам подхватил ее под руки и с такой легкостью перенес через забор, что она едва успела уберечь юбки от колючек. Потом обнял ее за плечи и они пошли рядом, стараясь держаться в тени заборов. Дальше была заросшая ивняком и ракитником лощинка, по которой шла хорошо наезженная дорога. Здесь толстым слоем лежала пыль. Адам с Ульяной, оба босые, беззвучно, как по мягкому ковру, шагали по этой пыли.

Они шли к им одним известному, потайному месту, со всех сторон защищенному старыми дуплистыми ветлами и густым ракитником. Все там буйно заросло бурьяном, на который они рядышком опустились, смяв шершавые листья лопухов и сочные стебли болиголова.

Адам неуклюже погладил девушку по щекам своими большими, мозолистыми руками. Ульяна посмотрела на него — она впервые за этот вечер глядела ему прямо в глаза, — и замерла, не моргая, словно в забытьи.

— Другой раз жди меня, — хрипло проговорил Адам. — Жди, что бы ни случилось.

Она ответила ему чуть заметным кивком: да, она теперь всегда будет его ждать, что бы ни случилось. На глазах у нее навернулись слезы и медленно потекли по щекам. Она положила ему голову на плечо.

— Не выходи больше в море, пока мы не поженимся… — прошептала она. — Слышь, не выходи…

Адам тихо засмеялся:

— Буду ловить рыбу в озере… В море больше не выйду, так и быть…

Он начал целовать ее щеки, глаза, лоб, потом поцеловал в полуоткрытый рот и так больно укусил ей губу, что она тихонько вскрикнула. Они лежали теперь обнявшись, тяжело дыша и борясь. Он прижимал ее к себе все сильнее и уж не далек был тот миг, когда сопротивление ее было бы сломлено. Ульяна сначала извивалась как змея, но вдруг затихла и бессильно опустилась на землю под тяжелой грудью Адама.

— Нет, — сказала она отчетливо. — Прошу тебя… Не надо. Нет, Адам.

В ее голосе звучали грусть и просьба.

Если бы она сказала это страстно, как все, что она говорила раньше, если бы она продолжала отбиваться, то Адам, пожалуй, не послушал бы ее и, в конце концов, одолел. Но теперь его руки сразу отпустили ее. Он отпрянул и спросил хриплым голосом — какой бывает, когда горло пересохнет от жажды:

— Что так?

Она одернула сбившуюся юбку и застегнула кофточку.

— Без свадьбы нельзя… — смущенно прошептала она. — Грех, Адам…

Он отодвинулся еще дальше, облокотившись на руку, сорвал травинку и стал ее грызть. Потом вдруг положил голову ей на колени.

— Ульяна… — тихо проговорил он, — Ульяна… грешно тебе меня мучить… ведь исстрадался я, тебя ждавши… словно вся душа во мне от жажды высохла, ты же держишь передо мной кружку с водой, а пить не даешь… За что ты меня так мучаешь? Что я тебе сделал?