Петру Думитриу - Буревестник

Девушка рассеянно гладила его щеки своей легкой шершавой рукой.

— Не сердись на меня, милый, — шептала она, прости меня… прости…

Он лег на спину и долго лежал так, стараясь успокоиться. Лунный луч, пробравшись сквозь листву, осветил его черты. Оба они были дети бедняков, оба с детства привыкли к труду, к палящему солнцу, к непогоде, но здесь, в густой тени ракит, где лунный луч ласкал их лица, они — эти лица — казались им прозрачными и нежными, как лепестки редкостного драгоценного цветка: свежие, прохладные, пахучие. Такой, когда он открывал глаза, представлялась Адаму девушка, оберегавшая его покой. Вдруг Ульяна, еще раз взглянув на его исхудалые щеки и опущенные веки, нагнулась над ним и крепко поцеловала в губы, потом высвободила свои ноги и сказала быстро-быстро, словно боясь какой-то неизвестной, угрожавшей им, опасности:

— Идем, Адам… Скорей…

Он не хотел уходить, но она вскочила и, не дожидаясь его, вышла на дорогу. Адам тоже поднялся и, вздохнув, побрел вслед за нею, чувствуя, — как ни странно, — что все в нем как-то прояснилось и успокоилось.

Они шли обнявшись и, долго еще не находя в себе сил расстаться, стояли под плакучей ивой у плетня. Наконец сговорились встретиться там же на следующий вечер и разошлись.

— Я буду тебя ждать, — сказала на прощание Ульяна и долго еще смотрела, как двигается в лунном свете его длинная тень и как он оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на любимую.

В тот вечер Симион Данилов вернулся домой, хромая и пошатываясь. Он скрежетал зубами, сжимая кулаки, стонал от унижения и бессильной ярости, бормотал проклятия прерывавшимся от боли голосом. Он был как помешанный.

Собаки бросились на него, когда он ввалился в ворота, но, узнав, отошли, ворча и виляя хвостами. Симион поднялся по ступенькам на шедшую вдоль всего дома застекленную галерею и прошел оттуда в комнату, где спал его старший брат Прикоп. Оступившись на зашибленную ногу, он хлопнул дверью сильнее, чем следовало, но Прикоп не проснулся, а только повернулся на другой бок. На столе тускло горела лампа с опущенным фитилем. Комната была сырая, холодная; вечно влажные стены были покрашены в ядовитый сине-лиловый цвет. Одежда Прикопа висела на гвозде, сапоги валялись под стулом. Прикоп спал, лежа на животе, под широким красным одеялом в большой, старой деревянной кровати под божницей с иконами в серебряных ризах и темными от времени, страшными ликами. Симион разулся, швырнул свои пыльные сапоги под кровать, еще более убавил свет в лампе и остановился посреди комнаты, трясясь всем телом и охая от не проходившей боли.

Болели ребра, все кости, все тело… Он сплюнул кровью и растер плевок босой ногой. Когда он швырнул сапоги, один из них ударился о ножку кровати. Прикоп открыл правый глаз — левый был зарыт в подушке — и внимательно посмотрел на брата своим холодным, мутным взглядом. Симион улегся. Лицо его кривилось от боли: оно все было в кровоподтеках. Он глухо стонал и разговаривал сам с собой. Прикоп поднял голову с влажной от пота подушки и открыл второй глаз.

— Что с тобой? — спросил он сонным голосом.

Симион не ответил и с головой укрылся красным стеганным одеялом. Его сейчас же бросило в пот. Прикоп приподнялся в кровати, протянул руку и потряс брата за плечо. У того вырвался хриплый вопль — Прикоп тронул место, которым он ударился о камни.

— Да что с тобой в самом деле? — повторил он, стягивая с Симионовой головы одеяло.

Симион упорно молчал. Один глаз у него затек и распух, щеки были в синяках, губа разбита и окровавлена.

— Кто это тебя разукрасил? — спросил Прикоп.

Симион, не открывая глаз, пожал плечами.

— Кто? Говори!

Симион открыл здоровый глаз — другой не открывался — и сказал, давясь кровью:

— Жора.

Прикоп промолчал. Он сел в кровати, обняв колени, и долго просидел так, не двигаясь. Симион прерывающимся от боли голосом рассказал ему все, что с ним случилось. Прикоп слушал, уставившись на дверь. По полу гуляли большие черные тараканы, потревоженные ярко пылавшей лампой, в которой Прикоп припустил фитиль.

— Дурак! — сказал он со злобой. — Другой бабы не нашел? — У этой только и есть, что рубашка, которая на ней. Отец ее, Ерофей, — нищий. Слышишь? Нищий! На что она тебе?

— А тебе какое дело? — простонал Симион и принялся бранить Ульяну скверными словами, пока не устал.

Потом вздохнул и решил:

— Я на ней женюсь.

Прикоп презрительно засмеялся:

— А старик согласится?

«Стариком» они называли отца, Евтея Данилова.

— Пускай не соглашается, — проговорил Симион сквозь зубы. — Я все равно ее возьму — пускай мне милостыню просить придется, как слепому Ибрагиму. Ох!

Он со стоном повернулся на другой бок. Прикоп посмотрел на него, потом снова перевел взгляд на дверь и стал думать об Адаме. Думал он долго. Началось с того, что весь сон у него прошел, потом ему стало страшно. Его даже бросило в дрожь, когда представилось, как он встречается с Адамом. Встречается и говорит ему разные слова, потом бьет по морде, плюет ему в рожу, валит на землю и топчет ногами, приговаривая: «Ты кто такой? Ты что о себе воображаешь? Босяк ты, больше ничего, шваль последняя, у нас из милости работаешь, на нашей лодке. И еще снасть нашу, сукин сын, в море бросаешь!» Потом изо всей силы колотит его, лежачего, кулаками: «Смеешь на моего брата руку поднимать, а? Дерешься, а? Мы тебя проучим, попрошайка, мерзавец, будешь помнить! К девкам шляешься, сволочь паршивая!»

Прикоп дрожал от душившей его ненависти. Ему вдруг безумно захотелось получить неограниченную власть над Адамом, пырнуть его ножом, видеть, как острая сталь входит в мягкое тело…

Но этого нельзя. Арестуют, посадят в тюрьму, будут судить, старику придется платить невесть сколько денег адвокатам, которые все равно не помогут, — несколько лет придется просидеть. На селе после этого никто не станет с ним здороваться, разговаривать, шутить… Нет, это не годится. Избить — другое дело. Избить до полусмерти, разукрасить почище, чем он Симиона, чтобы встать, мерзавец, не мог…

Но вот вопрос: кто согласится его бить? Остальные даниловские парни не согласятся, никого на него не натравишь — он со всеми приятель.

Значит, бить Жору нужно будет ему самому вместе с Симионом. Но Симион несколько дней, а может и всю неделю, пролежит в кровати. Ишь, как стонет! Стало быть, расправляться с обидчиком придется ему одному, Прикопу.

Ему снова представилось, как он встретится с Адамом, как изобьет его до полусмерти. Но было не совсем ясно, как именно это получится, — будто что-то не клеилось… «Адам на голову выше нас обоих, — думал Прикоп, — да и парень он бедовый — не дай бог. Раз ударишь — ничего, два — ничего, а потом вдруг осатанеет — удержу нету, тогда плохо».