Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

— Вот это да, Петер! — воскликнул он, не спуская глаз с девочки.

— Слышишь, мать? — довольно усмехнулся Йегер.

— К сожалению, здесь, в этих глухих местах, детям невозможно привить хорошие манеры. Они почти никого не видят, кроме прислуги, — вздохнула фру Йегер. — Не горбись, Тинка! Держись прямо.

Длинная, тоненькая, как прутик, Тинка послушно выпрямилась и тряхнула белокурой головкой, силясь непринужденно улыбнуться: у нее была трудная задача — скрыть от гостей пластырь на подбородке — позавчера она провалилась на кухне в погреб.

Вскоре трое мужчин, попыхивая трубками, уже уютно сидели за картами и перед каждым стоял дымящийся стакан пунша. Две сальные свечи в высоких латунных подсвечниках возвышались на ломберном столике, две точно такие же — на раздвинутом столе у стены. Они освещали только висевший на бечевке под зеркалом календарь и окаймленное кружевами лицо фру Йегер, которая сидела очень прямо и вязала. В комнате было так темно, что едва можно было различить стулья у печки и у двери в кухню, откуда время от времени доносилось шипение жарящегося мяса.

— Три взятки, чтоб мне провалиться, три взятки, и на такой-то карте! — воскликнул капитан Рённов, всецело захваченный игрой.

— Спасибо… Спасибо! — сказал он Ингер-Юханне, когда она, увидев, что трубка погасла, поднесла ему зажженную бумажку. — Спасибо тебе, — повторил он еще раз, затягиваясь и выпуская дым, и его пристальный взгляд снова задержался на девочке. Выражение ее лица поражало живостью, и, пока она стояла у стола и следила за игрой, ее большие темные глаза двигались под ресницами, как две черные капли.

— Так как же тебя зовут, дитя мое? — рассеянно спросил он снова.

— Ингер-Юханна, — слегка насмешливо повторила она, стараясь не глядеть на гостя.

— Ах, да, да… Теперь мне сдавать? Я просто голову потерял от вашей дочки, сударыня. Я охотно взял бы ее с собой в Кристианию [4] Кристиания (Христиания) — прежнее, до 1925 года, название столицы Норвегии (ныне Осло). и показал бы супруге губернатора. Уверен, что мы имели бы потрясающий успех… Ну, наконец-то сдано правильно. Чей ход?

Облокотившись на спинку кресла, в котором сидел отец, Ингер-Юханна не отрывала глаз от карт, но лицо ее залилось краской.

Рённов продолжал исподтишка наблюдать за девочкой.

— Божественное зрелище! Божественное зрелище! — воскликнул он, смешал в правой руке карты, которые только что тщательно разложил, и бросил их на стол. — Я, конечно, имею в виду манеру игры лейтенанта. Вы меня, надеюсь, понимаете, сударыня?.. — многозначительно кивнул он. — Черт возьми, Петер, это карта, на которую можно ставить без риска. Ты понимаешь, что я говорю? Козырь! Козырь! Козырь! Козырь!

Он торжествующе выложил на стол одну за другой четыре сильные трефы, не дожидаясь хода партнеров.

Хотя капитан высказал вслух самые заветные мечты фру Йегер, на лице ее ничего не отразилось, и она сказала совершенно безразличным тоном:

— Дети, вам давно пора сказать всем спокойной ночи и идти спать. Попрощайтесь как следует с гостями.

По их лицам было видно, как они разочарованы приказом матери, но им и в голову не пришло ослушаться. Дети обошли стол и по очереди подали руку капитану и лейтенанту. Девочки сделали реверанс.

Лейтенант вдруг обернулся, вытянул шею и разинул рот, точь-в-точь как Вороной на конюшне. Это было последнее, что заметил Йёрген, уже выходя из комнаты.

Фру Йегер, не переставая усердно вязать, выпрямилась.

— Вы ведь прежде бывали в доме у моего брата, губернатора, господин капитан, — начала она. — Они люди бездетные и живут на широкую ногу. Надеюсь, по приезде вы нанесете им визит?

— Конечно, сударыня! Было бы просто преступлением этого не сделать. Вы, верно, подумываете о том, не отправить ли к ним одну из ваших дочерей? Уж кто-кто, а супруга губернатора могла бы ввести в свет молодую девушку, и ваша Ингер-Юханна…

Фру Йегер помедлила с ответом, и в голосе ее прозвучала подавленная горечь:

— Это было бы для нас нежданной радостью, и мы, бедные хуторяне, едва ли можем рассчитывать на такую честь от нашей знатной невестки. Мелкие обстоятельства порождают, к сожалению, мелких людей, только сильные переживания формируют характер. А мой брат сделал ее счастливой.

— Вот именно, сударыня, и разрешите поэтому вашему старому другу позаботиться о вашей прелестной маленькой Ингер! — воскликнул капитан Рённов.

— Я думаю, мать будет тебе только благодарна. Верно, Гитта? Вот мы и пристроим одну из наших девочек… Впрочем, не от нас с тобой, мать, унаследовала Ингер-Юханна свою красоту, — проговорил капитан Йегер, не обращая внимания на недовольный взгляд своей супруги. — Но в девочке чувствуется порода; она в ней и с материнской и с отцовской стороны. Ее прабабушку сама датская королева выдала замуж в Норвегию, потому что она была слишком хороша собой для датского двора. Ведь это была твоя бабушка, мать?.. Ее звали фон…

— Ах, милый Йегер, прошу тебя, — сказала она.

— А чего тут стесняться, мать? Ведь с тех пор немало воды утекло.

Когда мужчины возобновили игру, фру Йегер, не выпуская из рук вязанья, подошла к ломберному столику, сняла нагар сперва с одной, а затем и с другой свечи, потом, нагнувшись к мужу, прошептала ему что-то на ухо.

Капитан с удивлением взглянул на нее:

— Ну, конечно, мать, конечно. «Давай меняться: я дам тебе своего одногорбого верблюда, ты мне своего двугорбого», — как говаривал Пер Вангенстен, меняя старую, хромую лошадь на молодого жеребца… Раз ты мне привез арак из Голландии, вернее — из какой-то там Индии, я выставляю тебе красное вино, которое прибыло прямехонько из Франции, настоящее бордо. Мой шурин губернатор прислал нам две дюжины бутылок той осенью, когда крестили Йёргена. Мать, там слева, на верхней полке, две бутылки… Лучше пусть с тобой спустится в погреб Марит и посветит тебе. А ты, Рённов, потом расскажешь губернаторше, как мы в горах, среди снегов, пили за ее здоровье.

— Да, Петер Йегер, к таким вещам она весьма чувствительна.

Когда хозяйка снова вошла в комнату, она держала в руках туго накрахмаленную скатерть из дамасского полотна. Ее сопровождала служанка, чтобы помочь перенести в центр комнаты стол и раздвинуть его.

Ужинать решили здесь, а ломберный столик унести в гостиную, которая к тому времени уже успела нагреться.

— Мать, ты не можешь подождать, пока мы кончим игру?

Мать ничего не ответила, но молчание ее было весьма красноречивым. Ведь речь шла о деле ее чести — о телячьем жарком.

Игра молча продолжалась, партнеры вошли в азарт.

Но вдруг капитан, взглянув на жену, которая все еще стояла посреди комнаты со скатертью в руках, воскликнул: