Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Весь этот год капитан ходил под постоянным страхом нового приступа головокружения. Ежеминутно он останавливался посреди дороги и без Ингер-Юханны вообще не выходил из дому — она тоже должна была останавливаться, когда он стоял, и снова идти, когда он шел.

Ему было необходимо все время видеть рядом с собой стройную фигуру дочери — это придавало ему силы. Кроме того, он должен был быть уверен в том, что она не грустит.

— Как ты думаешь, а не хочется ли ей поездить верхом или в коляске? — спрашивал он мать, которая хлопотала в кладовой. — Она все возится в саду и сажает цветы, она ведь к этому не привыкла, мать. И лицо у нее что-то чересчур серьезное… Как ты думаешь, что с ней будет дальше? Охо-хо… — Он вздохнул. — Ты представляешь себе, что ее ждет? — Он зачерпнул ковшом сыворотку из бочки. — Рист говорит, что надо пить побольше сыворотки — она разжижает кровь и удлиняет жизнь… Тогда хоть наша девочка подольше сможет быть дочкой капитана из Гилье! Знаешь, мать, я уже обдумал: в четверг я не поеду к фогту на день рождения. Ведь Тинка скоро приедет к нам, да и… Ох, до чего же сыворотка хорошо утоляет жажду!

В четверг капитан ходил по дому еще более молчаливый, чем обычно. За все время обеда он не проронил ни слова — с той минуты, как сел за стол, и до того момента, как встал. Затем он в дурном настроении тяжело поднялся по лестнице, чтобы немного вздремнуть после обеда. Теперь он отдыхал, сидя в кресле.

Капитан не мог припомнить, задремал ли он на этот раз или нет, да, собственно говоря, это ведь не имело значения.

Он медленно вышел из кабинета.

— Воображаю, как они там теперь языки чешут, Шарфенберг и все остальные!.. Поехать туда было бы все равно, что добровольно пройти сквозь строй!

Когда Ингер-Юханна поднялась к нему, он стоял в глубокой задумчивости перед большим шкафом.

— Хочешь, я тебе покажу одну вещь? — спросил он. — Вот это твои сапожки, когда ты была еще совсем маленькая.

Домашним хозяйством Ингер-Юханна не занималась. Но она развила кипучую деятельность в саду. К приезду Тинки ей хотелось его расширить, подровнять, перекопать клумбы и обнести все оградой.

С самого раннего утра она возилась в саду, прикрыв голову соломенной шляпой. Когда она работала на свежем воздухе, ее переполняло чувство покоя, но вот сидеть за шитьем в комнате и думать…

А капитан бродил по дому, исполненный страха перед учениями. Мать уже прежде несколько раз предлагала ему послать за доктором Ристом, а теперь, посоветовавшись с Ингер-Юханной, решила этого больше не откладывать.

Приезд доктора всегда вносил успокоение.

— Конечно, пускай едет. Побегает несколько дней в строю, сгонит жир, и кровообращение улучшится, — сказал доктор. — Когда мы с тобой, Йегер, служили в полку, ты на головокружение не жаловался. Это для тебя лучшее лечение, если ты намерен на рождество снова выпить со мной по стаканчику пунша.

Когда фогт Гюльке отправился в служебную поездку, Тинка приехала в гости к родителям.

Сестры снова, как прежде, ходили вместе по родительскому дому и болтали, как в былые времена, но ни одну из них больше не терзало любопытство, ни одна не хотела узнать, что творится в большом мире.

Обе они слишком хорошо это знали.

Капитан говорил, что ему становится уютно, когда он видит Тинку с вязаньем либо с книжкой на крыльце или в комнате.

— Она теперь, наверное, и сама считает, что ей хорошо, да? — спрашивал он мать.

Он часто повторял этот вопрос, словно его мучили какие-то тайные сомнения. Ингер-Юханна в известном смысле открыла ему глаза. Во всяком случае, он начал подозревать, что женщина, даже сделав хорошую партию, тоже может быть глубоко несчастной.

Он успокаивал себя лишь тем, что подобные чувства дано переживать только исключительным натурам, таким, как, например, его Ингер-Юханна. Ингер-Юханна с ее сильным характером не умеет склоняться перед чужой волей.

Но высокие чувства и мысли — это не для обыкновенных девушек. Ведь Тинка создана для того, чтобы во всем равняться на другого человека и покоряться ему. И все же вопрос о том, счастлива ли Тинка, точил капитана, словно жучок — дерево, и лишал покоя.

— Ингер-Юханна, — сказала Тинка, когда они сидели вместе на крыльце. — Посмотри-ка на отца, вон он идет вдоль забора. Как он сильно сдал! Все время забывает про трубку, она у него то и дело гаснет.

— Так ты находишь, что он сильно изменился? — в тот же вечер возобновила этот разговор Ингер-Юханна, когда они поднялись к себе. — Бедный отец! Он просто не в силах пережить это разочарование, — ведь я должна была стать его парадной лошадью! А как ты думаешь, если бы все повторилось, он снова сделал бы на нас ту же ставку?

— Ты сильная, Ингер-Юханна, так, наверное, и надо. Но отец стал за последнее время таким мягким, — вздохнула Тинка, — у меня от этого прямо сердце переворачивается.

Чем ближе подходили сборы, тем больше капитан их боялся, так что в конце концов мать пришла к заключению, что лучше всего ему на этот раз остаться дома, — было ясно, что у него нет ни желания, ни сил в них участвовать. Целыми днями бродил он в одиночестве по дому и двору — казалось, он боится людей.

И впервые за долгое время его лицо просветлело, когда мать предложила ему написать полковому врачу и попросить освобождения от учений.

Это дело уладилось быстро, стоило только написать письмо. Но когда у капитана на пюпитре лежало наконец свидетельство об отпуске по болезни, на него нашло раскаяние.

Он не находил себе места, злился и все думал о своих товарищах, которые собрались там внизу, в долине. Капитан Вондертан, конечно, теперь совсем распустит солдат. А многие небось уже ждут не дождутся его отставки, чтобы получить повышение. И капитан твердо решил сыграть с ними злую шутку и продержаться как можно дольше, хотя бы ему ради этого пришлось весь год пить сыворотку.

Наконец учения, которые его так занимали и волновали, закончились, и мать после долгих уговоров уже убедила его отправиться навестить зятя, как с почты принесли коротенькое письмецо от Йёргена, которое ввергло всю семью в большую печаль.

Йёрген писал, что больше не может быть последним в классе и что он нанялся юнгой на парусник, который нынче вечером отправляется в Англию. Оттуда он надеется найти способ перебраться в Америку и попытается там стать кузнецом, каретником или чем-нибудь в этом роде. Он обязательно напишет своим дорогим родителям, как у него сложится жизнь.

— Послушай, мать, — сказал капитан глухим, дрогнувшим голосом, когда слегка оправился от первого потрясения. — Этот Грип нам дорого обходится! Это все его работа!..

Стояла поздняя осень. Много раз выпадал и сходил снег, и теперь ветер снова сдул его со скользкой, подмерзшей дороги.