Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Дёрумы тоже разобиделись на эту троицу, захватившую диван. Они сидели, чопорно вытянувшись, и, кривя рот, пожимали плечами всякий раз, как те тянулись за пряником или бутербродом; бутерброды с голландским сыром особенно пришлись им по вкусу. Уплетая за обе щеки, мамаша с дочками без умолку тараторили о младшей сестре, которая должна поступить горничной на пароход, а потом, может статься, Теа будет даже буфетчицей на том самом пароходе, где служила мать. Ведь капитан души не чает в мадам Расмуссен.

Толстая позолоченная цепочка от часов прыгала на груди вдовы, которая болтала не закрывая рта, наваливала себе горы закуски, а дочери вслед за ней тянули руки к блюду с бутербродами — вот теперь они попробуют эти, с солониной.

Сколько ни старались другие дамы вставить хоть словечко и перевести разговор на крестины или новорожденную, ничего не выходило!

Вдруг мадам Андерсен поднялась с места:

— Фу, как тут жарко, на этом диване!.. Нельзя ли мне сесть рядом с тобой, Андерсен?

И что вы думаете? Эти трое только поудобнее расселись на диване и, как ни в чем не бывало, продолжали трещать языком.

— Не вообразите только, что эта цепочка у нее золотая, — заметила мадам Андерсен на ухо Майсе Юнс. — И кольца на пальцах тоже не настоящие, всё подделка. Хотите верьте, хотите нет, я просто не могла больше сидеть с ними рядом.

Хозяин-маляр, худой и высокий, с маленькой рыжеватой головой, в нарядном жилете и широкой синей рубахе, ходил между гостями и обносил мужчин пивом и водкой; он с шутками уговаривал выпить, а на лбу у него выступили красные пятна.

Но вот в маленькой спальне закричала новорожденная, и мадам Йёрстад поспешила на помощь своей старшей двенадцатилетней девочке.

— Слава богу, хоть вспомним о ребенке, — сказала мадам Андерсен и посмотрела вдове прямо в глаза.

— Да… Э… Давайте, подождем, покуда мать вернется, — начал маляр своим тонким голосом; наконец-то и ему удалось вставить слово. — Так вот, значит, я скажу, что у меня все время из ума не выходило: мы с женой благодарим крестных, что пошли в церковь с нашей Хирстине, и еще за все хорошие подарки мы тоже честь честью хотим сказать большое спасибо всем гостям.

Тогда встал управляющий, поднял свой стакан и от имени крестных пожелал маленькой Хирстине здоровья и счастья в жизни. По этому случаю хозяин предложил водки и женщинам, убеждая всех выпить, замужних по стаканчику, незамужних — по половинке. Но тут обе дочки мадам Расмуссен начали так ломаться и отнекиваться — пиво, мол, еще куда ни шло, но уж водку… — что он с трудом заставил их пригубить стакан.

— Подождите, подождите, — зашептала мадам Андерсен, — увидите, что будет, если он оставит стакан на столе. Полюбуйтесь, они уже умяли целое блюдо бутербродов, это втроем-то… Глядите, — толкала она Майсу в бок каждый раз, как мадам с дочерьми отпивали из рюмок; она просто глаз с них не сводила. — Смотрите-ка, вот так пригубила! В стакане ничего не осталось. Ну и экономка! Да какая она там экономка! С такими-то длинными серьгами! Нет уж, извините! Ох, до чего я рада, что пересела!

Мадам Андерсен распалялась все больше и больше, не могла простить этим трем, что они заняли весь диван, — уж ей-то первой полагалось сидеть на нем, как-никак она жена управляющего.

Теперь все гости говорили разом, и Дёрум с сапожником, да и сам маляр уже нетвердо держались на ногах. Они сидели в шерстяных исландских куртках, курили и обливались потом. Дёрум захватил из дому свою уже заранее набитую фарфоровую трубку, а управляющий сидел, облизывая губы, и, не отказываясь, пил пиво, сколько ему ни наливали; он заметил, что жена чем-то недовольна, и попробовал успокоить ее.

— Ну-ну, — дружелюбно похлопал он ее по плечу, — слушай, Марен, ты бы выпила, что ли. Смотри, вот пиво. И поглядывай за Енсине. Говорю тебе, мать, ты будешь в ответе. Он ведь придет сюда, этот парень, что служит у Суннбю. Пора решать — либо мы его принимаем, либо нет. Слышишь, Марен, это твоя забота, — прошептал он и ущипнул ее.

«Ага, вот оно что: значит, Енсине Андерсен и Юханнесен, что служит у Суннбю. Так, так», — смекнула Майса. Она и раньше слышала об этом.

В комнату с мороза вошел ученик медника и с ним еще кто-то. Вид у них был смущенный, — ну какие уж танцы в этой набитой людьми комнатушке! Они остановились у дверей, но маляр предложил им присесть и пропустить по стаканчику, пока не подойдут остальные. Ему не хотелось слишком рано зажигать свет в мастерской, а то еще свечей не хватит.

Управляющему наконец-то удалось отвлечь свою воинственно настроенную супругу от вдовы боцмана, рассевшейся на диване, и сосредоточить ее внимание на Енсине. Теперь он сидел довольный и благодушный, его рыжеватая щетинистая борода веером расходилась от подбородка, он задумчиво потягивал пиво, держа стакан на колене, и, пуская клубы дыма, обменивался замечаниями с Дёрумом и сапожником.

— Нельзя ли приоткрыть двери? — раздалось вдруг с дивана. — Того и гляди мы здесь сваримся! — Мадам Расмуссен потеряла терпение, и голос ее звучал уже далеко не так добродушно, как за кофе.

— Видали? — сказала мадам Андерсен. — А что я вам говорила, Майса? Я же все время к ним приглядывалась, и, знаете, я рада-радешенька, что унесла ноги с этого дивана. Они уже третью бутылку пива выхлестали. Так хитро меняют бутылки. Да и водкой тоже не брезгают.

Маляр притворился, что не расслышал, и не пошел открывать двери. На заснеженном дворе уже собрался народ, а ему не очень-то хотелось приглашать их на танцы. Да и нечего раньше времени зажигать свет в мастерской.

— И впрямь становится жарко, — заметил управляющий и вытер лицо тыльной стороной руки.

— Да что с тобой, Андерсен! — резко оборвала его жена. — Уж мы-то знаем, что в чужом доме гостям не положено распоряжаться.

— Так что там с дверями? — прозвучал с дивана командирский бас вдовы, и она сделала вид, что собирается подняться с места.

Поневоле хозяину пришлось открыть двери, и он направился в мастерскую, чтобы зажечь там свечи.

Морозный воздух клубами ворвался в комнату, и сразу стало легче дышать. За дверью в свете луны Майса различила Эллинга и других, кто, как она знала, хотел прийти к началу танцев. Кажется, народу собралось порядочно. Вот-то будет весело!

Она отлично понимала, почему Эллинг держится поближе к дверям, — хочет пригласить ее первым… И точно, как только гости вышли во двор, чтобы перейти в мастерскую, Эллинг сразу подскочил к ней…

— Хорошо, хорошо, только надо было пригласить меня там, в мастерской, как принято у людей, а не здесь, посреди улицы…

Из чисто прибранной мастерской на них пахнуло волной теплого воздуха. У маляра всегда бывало жарко; ведь все, что он зимой красил, приходилось днем и ночью сушить в помещении. Банки и ведра с краской, камни для краски и всевозможные кисти были составлены в один угол и для верности отгорожены лежащей на боку стремянкой, а санки и другие сохнущие вещи висели на деревянных шестах между потолочными балками, как раз на такой высоте, чтобы гости не задевали их головами.