Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

На стенах горели только что зажженные свечи, вставленные в крепко прибитые деревянные колобашки, а со стола в углу светила лампа. Музыкантом был старый Шёберг, по прозванию «Машина»; он подолгу играл на скрипке, но только после того, как его угощали пуншем, а в промежутках приходилось довольствоваться гармоникой. Предполагалось, что все вновь пришедшие захватили с собой горячительного.

Скрипка заиграла, и пара за парой пустилась в пляс, так что от развевающихся юбок по мастерской пошел ветер.

Ученик медника еще в комнате, где угощались, пригласил Енсине, а Ларсине обхаживали сразу трое — видно, клюнули на все ее серьги и банты.

— Не нужно так высоко держать руку у меня на спине, Эллинг, — нетерпеливо заметила Майса. — И потом, тут совсем не холодно, могли бы снять шляпу.

Ее раздражало, что гости громко стучат и топают подбитыми железом каблуками и даже не думают снимать шляпы и шапки, а наоборот, лихо сбивают их набекрень, чтобы казаться этакими бравыми молодцами. На Эллинге хоть по крайней мере была белая манишка, шелковый шейный платок и хромовые сапоги.

Они налетели на пару, которая остановилась, чтобы переменить руки, и потом им уже никак не удавалось попасть в такт.

У стола в углу, где сквозь пар, поднимавшийся из фаянсового кувшина с горячей водой, тускло просвечивала лампа, стоял маляр в широкой синей рубахе и разбавлял пунш. Рядом на подносе дожидались своей очереди пивные кружки да пять-шесть рюмок…

— Угощайтесь, Андерсен, самое время снять пробу. Эй, Дёрум, мы сегодня порядком потрудились! Ваше здоровье! Я припрятал еще бутылочку для нас одних, никому не дадим. Не беда, если молодежи достанется больше воды, им на пользу разжижить кровь, хе-хе-хе! — приговаривал он тонким голосом, добавляя в кувшин с водой соответствующую дозу спиртного.

— Слушай, сапожник, спрячь-ка ты свой стакан себе за спину на подоконник, он тогда никуда не денется. И вам советую, Андерсен. Да и всем нам лучше запастись. — И он тоже отставил свой стакан на подоконник.

— Ну вот. — Впервые за весь вечер маляр набил свою короткую трубку. Он чиркнул спичкой сперва об стенку, потом об пол, но она тут же погасла — мимо пронеслась его племянница-экономка, поднимая ветер развевающимися лентами и тяжелым кринолином.

— Так, так, — приговаривал он, снова силясь зажечь спичку. Его хозяйские обязанности почти закончились, теперь и он мог повеселиться… Женщин, сидящих на скамьях, пусть угощает жена, да и всех остальных тоже, пока пуншу в кувшине хватит.

— Хорошая девушка эта Майса, — заметил управляющий, — не знаю, кто там был ее отец, но сразу видно, не из тех, кто занимается черной работой. Фу ты, господи, того и гляди ноги отдавят!

Танцующие пустились в галоп, да так, что за печкой слетели с полки двое санок.

Старый Дёрум, сгорбившись, сидел молча и тихо попыхивал трубкой; одним глазом он наблюдал за Майсой Юнс и Эллингом, которые танцевали шотландский танец; он знал, что у жены на их счет свои планы и что она тоже поглядывает на них и все примечает… Ну что же, Эллинг — парень работящий… Только, чтобы обзавестись своей мастерской, одного этого мало…

У дверей развернулись какие-то переговоры.

— Ну конечно! — воскликнула мадам Йёрстад. — Пусть Тилла заходит, и Марен, что служит у Суннбю, тоже. Это наши хорошие знакомые, мадам Андерсен!

— Вот уж не думала, что попаду в дом, где служанок считают за хороших знакомых. — И мадам Расмуссен стала громко звать своих дочерей: — Теа! Ларсине! Подите сюда!..

— Она уйдет! — забеспокоилась мадам Йёрстад.

— А ты, мать, дай-ка еще выпить. — Маляр налил в пивную кружку пуншу покрепче; он-то знал, где собака зарыта: питье, которым его жена угощала женщин, показалось мадам Расмуссен чересчур слабым.

Тилла и Марен уже лихо отплясывали каждая со своим кавалером, то и дело натыкаясь и наталкиваясь в тесноте на другие пары. Надо же наверстать упущенное. Юбки их так и взмывали вверх, открывая обтянутые грубыми шерстяными чулками икры и стоптанные, мокрые от снега башмаки.

Старый Дёрум откашлялся и сплюнул, выпуская клуб дыма; ну и пылищу подняли, ишь как топают, всю грудь заложило. Ох-хо-хо! Он повернулся, взял с подоконника стакан и отхлебнул глоток, чтобы промочить горло.

Из полуоткрытых дверей в мастерскую валил пар; а у порога все шире расползалось темное сырое пятно от растаявшего снега, который приносили на башмаках те, кто выходил на улицу выпить.

Во дворе парни, не скупясь, передавали из рук в руки бутылки и возвращались в мастерскую раскрасневшиеся и веселые. Они и девушек уводили с собой и заставляли их выпить пунша.

— Нет, спасибо! Пустите меня! Да нет же, говорю вам, нечего меня тащить! Мне хватит того, что я выпью здесь. — Енсине не по душе были эти махинации за дверью.

Появился Юханнесен — белокурый приказчик из лавки Суннбю. Маляр радушно встретил его и начал угощать. Не успели оглянуться, как он уже танцевал с дочкой управляющего.

Плик, плик, плик — скрипка едва пиликала и в разгар танца смолкла совсем.

— Ага, Шёбергу тоже захотелось пунша!

— А как же! Надо смазать машину, — сострил кто-то.

И вдруг снова раздалось «плик, плик, плик», и кто-то закричал:

— Да смажьте же машину!

— Здесь, кажется, танцуют? — В открытую дверь заглянул студент Хьельсберг; он только что вернулся из города и решил полюбопытствовать… Ах, и Майса тут, вон как кружится, словно пушинка…

— Вам чего?.. Вы что, здешний? — раздались голоса вокруг.

Он увидел мадам Йёрстад и быстро нашелся:

— Нет ли здесь Шёберга, мадам Йёрстад? Мне бы поговорить с ним. Он обещал запаять мой кофейник со спиртовкой.

— Здесь он, здесь, господин студент.

— Понимаете, если сегодня он его не сделает, быть мне утром без кофе.

— Знаете, сейчас его не просто заполучить, он у нас за скрипача… Но, может, вы не откажетесь зайти и обождать немного… Это студент с нашего двора, — объяснила она окружающим.

— У вас, видно, рождественская вечеринка, — заметил Хьельсберг, проходя в мастерскую.

— Крестины, господин студент.

— Так вот, значит, почему днем была такая суматоха.

— Да, да, дочурку крестили, назвали ее Хирстине.

— Она у вас, кажется, четвертая или пятая, мадам Йёрстад?

— Шестая…

— Это уж слишком! — проворчала мадам Расмуссен, рядом с которой он сел — другого свободного места нигде не было. — Многовато для одной семьи…

Студент не собирался вступать в беседу с красной, грузной мадам Расмуссен, но он улыбнулся и кивнул ей, словно прислушивался к ее словам.

…Майса не смотрела в его сторону. Но вот она улыбнулась… С ней всегда забавно разговаривать, она так поглощена делами всех этих Скэу, Транемов — или как их там зовут, кого она обшивает. Можно подумать, что все они ее лучшие друзья. А на самом деле работает как лошадь за свои жалкие марку и шесть шиллингов в день.