Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

— Ну вот, йомфру, сегодня мы потерпели горестное поражение… — Он шутил, но она сразу поняла, что статья его расстроила.

— Нет, не такой уж я сумасшедший, чтобы сражаться из-за этой пьесы! — пробормотал он. — Но все-таки они свое получили. Моя статья ударила по больному месту, и в том доме, где вы шьете, я им всем досадил. А сегодня они, наверно, торжествуют? Как фру? Поди, сказала, что статья на редкость хорошая?..

Он так и кипел, она это ясно видела. Словно не замечая ее, он продолжал рассуждать сам с собой.

— Но я могу утешаться тем, что скрестил с ними шпагу ради дамы, — смеялся он. — А как известно, чистая совесть всегда вызывает нападки. К тому же должен сказать, что полезно слегка разнообразить свои неприятности. Слишком много огорчений одного и того же свойства действуют утомительно.

— Вы ведь всегда такой веселый, неужто у вас и впрямь много неприятностей?

— Да нет, сейчас только одна: никак не решу, что лучше — повеситься или снова податься в домашние учителя…

Боже мой, вот, значит, как это для него плохо… Майса придвинулась к нему поближе, она понимала, что на этот раз он говорит серьезно.

— Да, теперь рухнули планы на несколько лет…. А я мог бы протянуть еще года два-три. Я — как один мой больной. Он все хватался за зуб и повторял: «Только бы выдержать!..» Вы смеетесь, йомфру?

— Я уж и не знаю, что мне делать — смеяться или плакать! — Майса была вконец расстроена. — Надеюсь, вы говорите все эти ужасные вещи не всерьез.

— Нет, что вы, успокойтесь, если я кого и собираюсь карать, то не себя… Сначала посмотрю, как будут вешаться другие. Видите ли, йомфру, у каждого свое назначение в жизни. Я, например, считаю, что специально послан на землю богом, чтобы вывести в люди по крайней мере одного человека. И зовут этого человека Бор Хьельсберг. Вот и приходится шутить, драться и во всем находить смешную сторону…

Майсе казалось, что земля уходит у нее из-под ног, такие это были мрачные шутки.

— А скажите, йомфру, вы-то довольны, что Транемы получили небольшую взбучку?

— Еще бы!

— Вот и помните о главном: все-таки вам удалось держать оборону больше чем полнедели, все эти дни вы могли радоваться. Мы с вами должны довольствоваться малым. — Ответить ему она не могла, в горле у нее стояли слезы. — Вам не кажется, что это звучит довольно трогательно? Ну да, впрочем, ваш удел шить для чужих. Чужие платья, чужие горести — вот вы и забываете о своих…

Он поспешно распрощался с ней.

…Ну и денек выдался! У себя в комнате Майса не могла больше сдерживаться, нужно было выплакаться как следует.

Но в слезах ее была не только горечь…

К весне стало так светло, что все, чего раньше не замечали теперь выступило наружу, и очень жаль — ведь Хьельсберг ходил в потрепанном синем пальто с зачиненным боковым карманом, который, судя по неумелым стежкам и светлым ниткам, он пришивал сам.

Майса не говорила с ним уже больше недели, только едва мельком видела его: вид у него был озабоченный, воротник наставлен от ветра, под мышкой трость. Йомфру из лавки Суннбю рассказала ей, что там снова грозили взыскать с Хьельсберга за неоплаченный счет; только бы это не дошло до фру Турсен, а то и она набросится на него как одержимая и станет требовать плату за квартиру!

Как бы Майсе хотелось починить ему пальто! Но предложить это даже в шутку было не так-то просто — он мог обидеться: вряд ли ему охота признаваться, что он обносился… А петли на пальто! Ими тоже не мешало заняться.

Она уже подумывала, не подослать ли к нему Тиллу — пусть, будто по собственному почину, посоветует ему отдать пальто йомфру Юнс: та, мол, по вечерам охотно выполняет всякую мелкую работу и берет за это недорого. Но тогда он еще, чего доброго, вообразит, что все парни со двора пользуются ее услугами… Да к тому же ей не хотелось разговаривать с ним при встрече о каких-то грошах…

И вот раз вечером она неожиданно столкнулась с Хьельсбергом в лавке Суннбю. Ему заворачивали сыр, и, казалось, он чувствовал себя здесь как дома.

— Вот что я вам скажу, йомфру Юнс, — проговорил он, когда они вместе вышли на улицу, — удивительное испытываешь чувство, когда снова вступаешь в дипломатические отношения со своим кредитором. Знаете, как я проходил здесь все эти дни, когда возвращался туда, в свою комнату? — Он показал тростью на стену. — Крался, согнувшись, под самыми окнами, чтобы никто меня не заметил. А теперь — теперь я дважды в неделю даю уроки норвежского обоим сыновьям Суннбю. Я начиняю их премудростью, а они меня — маслом, сыром, кофе, табаком, стеариновыми свечами и прочими драгоценными продуктами. Разумеется, требовательным быть не приходится, но, как видите, обе стороны вполне довольны… — Он болтал без умолку. — Наверно, я был бы отличным министром финансов в какой-нибудь стране, где не пользуются деньгами. Подумаешь, разве это заслуга изобретать всякие комбинации, когда есть деньги? Вот попробуйте без них… А я умею находить выход, уверяю вас…

Он радовался, как мальчишка, видно, для него было большим облегчением, что с Суннбю удалось все уладить!

Но вечера теперь стали такие светлые, что Майса не могла позволить себе долго разговаривать на улице, и она внезапно рассмеялась:

— Ну, раз уж вы такой богач, так не мешает вам прислать ко мне с Тиллой ваше пальто; портному тут делать нечего — такие мелочи можно исправить дома.

Несколько смущенный, он оглядел себя:

— Это пальто? Да, оно неизлечимо, вы правы, любой портной-лекарь только разведет руками. Диагноз будет серьезный…

— Так давайте его мне, я подлечу его домашними средствами и живо поставлю на ноги, — рассмеялась она снова.

— Надеюсь, йомфру Юнс, вы не собираетесь расплачиваться со мной таким образом за театральный билет. — В его голосе вдруг зазвучали высокомерие и отчужденность.

Ну вот, так и есть, — не нужно было этого говорить.

— Что вы! Я охотно пошла бы еще, — ответила она с наигранной веселостью. — В тот раз было уж очень интересно…

— Знаете, Майса, вы самая славная женщина из всех, кого я встречал. И как вы удивительно умеете смотреть на людей… Есть такое физическое явление под названием «скрытая теплота», ну что-то вроде… вроде сердцевины кокосового ореха, вот-вот, в этом духе. — Он все еще шел за нею, хотя она спешила поскорее скрыться в подворотню. — Вы тоже чем-то напоминаете такой кокосовый орех, согретый южным солнцем. Он только немного поблек, пока его везли по морю…

У Майсы уши так и горели, она уже была не совсем уверена, что понимает его.

Одно она сознавала: надо быть поосторожней…

Но все-таки, если говорить начистоту, ей было приятно снова повстречаться с ним после того, как она так долго его не видела. Такой уж он необыкновенный, что никак не выходит у нее из головы. Другой раз он кажется ей совсем ребенком…