Виктор Гюго - Труженики моря

Одним словом, этот дом почитали пристанищем привидений.

Умы верующие удовлетворялись таким объяснением. Умы неверующие толковали опять и это на свой лад. Ничего не может быть проще этого дома, говорили они. Это старинный наблюдательный пункт времен войн революции и империи и притон контрабанды. Он был и построен для этих целей. Война кончилась, дом бросили. Его не сломали потому, что он мог быть полезен впоследствии. Дверь и окна нижнего этажа замуровали, чтобы нельзя было взойти туда; замуровали окна со стороны моря, чтобы предохранить комнаты от южных и западных ветров. Вот и все.

Невежды и суеверы стоят на своем. Во-первых, дом вовсе не был построен во времена революционных войн. На нем стоит 1780 год — стало быть, он существовал еще гораздо раньше революции. Затем он не мог быть никаким постом; на нем буквы Elm-Pbilg — двойной вензель двух фамилий, доказывающий, что дом был построен для молодого хозяйства. Стало быть, в нем жили. Отчего теперь не живут? Зачем замуровали двери и все окна, кроме двух верхних? Надобно было бы все замуровать или уж ничего. Отчего нет при окнах ставень? Отчего нет и рам? Отчего нет и стекол? Защищают дом от южных ветров и дождей и впускают северные ветры.

Люди доверчивые не правы, конечно, не правы и люди положительные. Загадка остается неразгаданной.

Положительно только то, что дом этот очень полезен контрабандистам.

Конечно, многие из ночных явлений, которыми славился старый дом, можно было бы объяснить тайными и непродолжительными наездами, коротенькими посещениями прибывающих и уезжающих людей, предосторожностями или иногда нахальством некоторых подозрительных промыслов, скрывающихся для того, чтобы делать темные дела, и показывающихся иногда, чтобы пугать людей.

В эту эпоху, теперь уже далекую, многое было возможным, что теперь совершенно немыслимо. Полиция была далеко не тем, что она теперь, особливо в маленьких местечках.

Прибавим, что если эта трущоба была, как говорят, удобна для людей, промышляющих темными делами, им было там удобно и просторно именно потому, что дом был на дурном счету. Дурная слава предохраняла его от доносов. Никто не пойдет жаловаться полиции на привидения.

Надобно припомнить, что все это относится к эпохе, когда суеверие навешивало на стены Пленмонта, на гвоздях, виднеющихся до сих пор, — крыс без лап, летучих мышей без крыльев, скелеты мертвых животных, жаб, раздавленных между страницами Библии, пучки волчьих бобов, — рассчитывая умилостивить этими приношениями вампиров, лярв и вурдалаков. Всегда были люди, веровавшие в бесов и колдунов, и люди довольно высокопоставленные. Цезарь обращался за советами к Сагане, а Наполеон — к Ленорман.

Как бы то ни было, если в этом доме и было что-нибудь особенное, никому не было дела до этого; кроме некоторых случайных исключений, туда никто не заглядывал; он был совершенно заброшен; кому охота подвергать себя риску недобрых встреч.

Благодаря страху, отдалявшему всех наблюдателей и свидетелей, в дом этот всегда было легко забраться ночью, при помощи веревочной лестницы или просто первого встречного шеста. Запас одежды и съестных припасов, принесенный с собой, давал возможность выжидать там преспокойно случая улизнуть куда-нибудь подальше. Предание гласит, что лет сорок тому назад в страшном Пленмонтском доме жил некоторое время какой-то беглец из мира политического или из мира финансового и уехал оттуда на рыбачьей лодке в Англию. Из Англии немудрено добраться и до Америки.

То же самое предание гласит, что съестные припасы, оставленные раз в этой трущобе, оставались в ней неприкосновенными. О сохранности приношений заботился сам Люцифер, не менее контрабандистов заинтересованный в возвращении принесшего.

С вершины, на которой стоит дом, виднеется на юго-востоке, в миле от берега, утес Хануа.

Утес этот знаменит. Он делал на веку своем все мерзости, на какие только способна скала. Это был один из самых страшных морских разбойников. Он коварно подстерегал корабли по ночам. Он расширил Тортевальское и Роканское кладбище.

В 1862 г. на нем устроили маяк.

Теперь утес Хануа светит кораблям, бывшим жертвам своим. У бывшей западни очутился в руках факел. Моряки ищут на горизонте как покровителя и руководителя скалу, от которой бегали, как от напасти. Хануа превратился из пугала в сторожа, из разбойника в жандарма.

Хануа всех три: Большой Хануа, Малый Хануа и Чайка. «Красный огонек» светит теперь на Малом Хануа.

Этот утес составляет частицу группы рифов, отчасти подводных, отчасти выставляющихся из моря. Он царит над ними.

Пролив между Хануа и Пленмонтом переплыть трудно, но не невозможно. Припомним, что это было одною из ловких проделок сьера Клубена. Пловец, знающий хорошо дно, отдыхает по дороге на двух станциях, на Круглой Скале и, немного дальше, влево, на Красной Скале.

В субботу, проведенную сьером Клубеном в Тортевале, совершилось странное событие, обнаружившееся только много времени спустя. Многое, как мы сейчас говорили, остается в неизвестности, потому что свидетели набрались не в меру страху.

В ночь с субботы на воскресенье, если мы не ошибаемся, трое детей взобрались на Пленмонтскую вершину. Они возвращались домой с моря. То были «разорители гнезд». Всюду есть скалы и ущелья по прибрежью, есть и множество маленьких разорителей гнезд. Мы говорили уже о них однажды. Читатель помнит, может быть, что Жилльят преследовал их, в видах птиц и их собственной безопасности.

Разорители гнезд — особый вид уличных мальчишек, отличающихся беззастенчивостью.

Ночь была очень темна. Густые слои туч скрывали зенит. Три часа пробило на Тортевальской колокольне, округленной, и остроконечной, и похожей на шапку волшебника.

Отчего эти дети возвращались так поздно? Очень просто. Они отправились искать гнезд чаек. Пора была теплая, и птицы уже начинали выводить гнезда. Дети увлеклись поисками и забыли о времени. Прилив не дал им добраться вовремя до маленькой бухты, где они причалили свою лодку, и им пришлось ждать отлива на одной из оконечностей утеса. Вот отчего они так запоздали. Такие запаздывания отзываются на матерях лихорадочной тревогой. Радость встречи выливается в гневе, и накопившиеся слезы превращаются в тумаки. Потому-то и они спешили домой не без тревоги. В поспешности этой, впрочем, проглядывало желание отсрочить возвращение елико возможно или даже вовсе не возвращаться. В перспективе у них были поцелуи с примесью пощечин.

Одному из них нечего было бояться; он был сирота. Он был родом француз, без роду и племени, и в эту минуту совершенно довольный тем, что у него не было матери. Никто не интересуется им, и никто не побьет его. Двое других были из Тортевальского прихода.