Артур Дойль - Уроки жизни

Искренне ваш

Артур Конан-Дойль

Уиндлшем, Кроуборо, Сассекс

14 июля

P.S. Донегал, разумеется, округ и кельтский, и католический, но в силу географического положения он является неотъемлемой частью Ольстера.

«Таймс»

20 июля 1914 г.

Милостивый государь!

Я позволил себе на страницах Вашей газеты предложить возможный (и, хотелось бы надеяться, временный) вариант раздела Ирландии, который мог бы удовлетворить умеренную и благоразумную часть общественности с обеих сторон. При этом я предположил, что Каван и Монахан могли бы отойти от Ольстера: будучи населёнными в основном католиками, они не укрепляют провинцию, но служат причиной её уязвимости.

Против моего утверждения о том, что Донегал, в силу его изолированности, присоединить к Ирландии было бы практически невозможно, высказались господа Хью Лоу и Свифт Макнейл. Я хотел бы им напомнить, что, во-первых, даже если националистически настроенный Донегал и останется с Ольстером, Ирландия сохранит верных ей юнионистов в Дублине и других районах страны; во-вторых же, если в Ольстере возникнет движение за присоединение к Ирландии, в пользу последнего будет говорить тот факт, что в провинции есть по меньшей мере один округ, подавляющее большинство населения которого составляют католики.

Мы имеем дело с ситуацией, которая может закончиться либо взаимными уступками, либо взрывом насилия, которое не принесёт Ирландии ничего, кроме горя и лишений, главный вопрос, скорее всего, так и оставив неразрешённым. Согласившись на мирный раздел территории, Ольстер сохранит надежду на то, что наступит день, когда он сможет пожать плоды своего свободного волеизъявления. Решившись же бороться за отделение, он останется потерянным для Ирландии навсегда. Каждый ирландец, который желал бы помочь своей стране, должен проповедовать умеренность требований и поддерживать политику благоразумных уступок.

Искренне ваш

Артур Конан-Дойль

Уиндлшем, Кроуборо, Сассекс

«Спектейтор»

25 июля 1914 г.

Сэр! Вы великодушно предоставили свои страницы для обсуждения дела Оскара Слейтера, которое было решено с перевесом в три голоса (притом что всего судей было пятнадцать) таким образом, что даже столь авторитетный специалист, как сэр Герберт Стивен, вынужден был заявить в прессе о том, что не считает решение суда справедливым. Недавно официальные власти согласились вновь вернуться к рассмотрению дела — и это после того, как заключённый пять лет провёл за решёткой. Допрос проводился в тюремной камере в присутствии лишь местного шерифа, причём свидетели давали свои показания не под присягой, так что вся процедура напоминала не столько шотландский, сколько русский тип судопроизводства. Результатом повторного рассмотрения (отчёт о котором был опубликован в «Белой книге») явилось решение оставить прежний приговор в силе.

Каждого, кто знаком с фактической стороной дела, текст этого документа приведёт в величайшее изумление: здесь слово в слово повторяются доводы обвинения, в своё время прозвучавшие в суде. Непонятно, как можно было прийти к заключению об отсутствии новых фактов, необходимых для пересмотра дела. История эта, на мой взгляд, останется в анналах юриспруденции классическим примером некомпетентности и упрямства официальных лиц.

Главным свидетелем защиты Слейтера был лейтенант Тренч, известный следователь из Глазго, чьё мнение при повторном рассмотрении никоим образом представлено не было. Этот джентльмен не имел ни малейшей корысти свидетельствовать в пользу заключённого (не имеющего ни покровителей, ни денежных средств), зато, как выяснилось, рисковал многим: за проявленную самостоятельность его уже несколько раз пытались уволить. Согласно показаниям Тренча, Ламби, главный свидетель обвинения, поначалу, говоря об убийце, дважды назвал имя другого человека.

Это утверждение самым энергичным образом (но заметим опять-таки, не под присягой) оспаривалось другими свидетелями. Однако его косвенно подтверждает тот факт, что следователь Камерон под присягой повторил всё, что рассказал ему Тренч в день происшествия. Этот факт, противоречащий показаниям главного свидетеля и, мягко говоря, заставляющий усомниться в их истинности, казалось бы, сам по себе должен был стать достаточной причиной для отмены приговора, справедливость коего вызывала сомнения изначально.

Впрочем, тут мы имеем дело всего лишь с противоречиями в показаниях. Между тем в деле имеются два существенно важных пункта, где никаких противоречий нет. Согласно первоначальной полицейской версии, Слейтер похитил бриллиант и скрылся. После того, как выяснилось, что в ломбарде он заложил собственный бриллиант, осталось лишь обвинение в «бегстве». На этом и сделал упор в своей речи генеральный прокурор Шотландии, рассказав о том, как Слейтер, выехав из Глазго, тщательнейшим образом стал заметать следы. Между тем всё это время в распоряжении полицейских Глазго находилась телеграмма от старшего следователя Ливерпуля следующего содержания: «С поезда, прибывшего из Глазго, сошли только двое… Они сняли номер в отеле «Норт Уэст». Мужчина назвал себя Оскаром Слейтером и сообщил, что прибыл из Глазго. Его спутница в беседе с горничной рассказала о том, что они намереваются на «Лузитании» отплыть в Америку».

Хорошо же они «замели» следы! Разумеется, генеральный прокурор (заявивший, в частности: «По прибытии в Ливерпуль он не отправился в офис Кунарда и не сказал: «Меня зовут Оскар Слейтер…».) мог не знать ни о том, что подозреваемый открыто назвал себя (пусть всего лишь в отеле), ни о существовании телеграммы в полицейских архивах Глазго. Но кто несёт ответственность за то, что он оказался так неинформирован? Кто скрыл телеграмму от генерального прокурора? Неужели так и не поступит запроса по столь важному пункту? И разве очевидная ложность самой предпосылки о «бегстве», которого не было, не должна стать смягчающим обстоятельством при обжаловании вердикта?

Правда, конечно, и то, что на борт корабля Слейтер взошёл, назвавшись Отто Сандо. Под таким именем он собирался начать в Америке новую жизнь; руководствуясь теми же соображениями, и в Глазго этот человек объявился как Андерсон. Однако новое имя себе он придумал для американских властей, а не с целью ввести в заблуждение преследователей из Глазго, чему убедительным доказательством служит тот факт, что в гостиничной книге он оставил свои настоящие имя и адрес, хотя, если следовать логике полицейской версии, должен был бы отчаянно утаивать и то, и другое. Мыслимо ли, чтобы убийца, бегущий от полицейских, в первой же гостинице сообщал своё имя и рассказывал, куда собирается ехать дальше?