Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1

Совершенно не понявъ послѣдняго заключенія, мистеръ Боффимъ бросилъ безпокойный взглядъ сперва на потолокъ, а потомъ на коверъ.

— Я, право, не знаю, что сказать вамъ о моемъ имуществѣ,- проговорилъ онъ наконецъ. — Мнѣ и безъ него было хорошо. Ужъ очень велико оно, — заботъ много.

— Любезнѣйшій мистеръ Боффинъ, въ такомъ случаѣ не заботьтесь о немъ.

— То есть какъ? — спросилъ этотъ джентльменъ.

— Говоря на этотъ разъ съ невмѣняемымъ легкомысліемъ частнаго человѣка, а не съ серьезной дѣловитостью вашего ходатая по дѣламъ, — отвѣтилъ Ляйтвудъ, — я могу вамъ сказать, что если васъ заботитъ слишкомъ крупный капиталъ, то вы имѣете гавань утѣшенія, вполнѣ для васъ открытую, гдѣ онъ можетъ быть легко уменьшенъ. Если же вы опасаетесь сопряженныхъ съ этимъ хлопотъ, то предъ вами имѣется другая гавань утѣшенія, гдѣ найдется довольно людей, которые избавятъ васъ отъ хлопотъ.

— Такъ. Но и васъ все-таки несовсѣмъ понимаю, — отозвался съ недоумѣніемъ мистеръ Боффинъ. — Меня не вполнѣ… не вполнѣ удовлетворяетъ то, что вы говорите.

— А развѣ есть на свѣтѣ вещь, которая могла бы вполнѣ насъ удовлетворить? — спросилъ мистеръ Ляйтвудъ, приподнимая брови.

— Мнѣ кажется, есть, — отвѣтилъ мистеръ Боффинъ съ задумчивымъ лицомъ. — Когда я жилъ приказчикомъ въ Павильонѣ (въ тѣ времена, когда онъ еще не назывался Павильономъ), я считалъ свою работу вполнѣ удовлетворительной для меня. Старикъ Гармонъ былъ настоящій басурманъ (не тѣмъ будь помянуть), но зато дѣло у него было такое, что съ удовольствіемъ, бывало, присматриваешь за нимъ съ ранняго утра до поздняго вечера… Право, можно почти пожалѣть, — продолжалъ мистеръ Боффинъ, потирая ухо въ своемъ затрудненіи, — можно почти пожалѣть, что онъ нажилъ столько денегъ… Лучше бы было для него самого, если бъ онъ не такъ много думалъ о деньгахъ. Вѣрите ли, — добавилъ добрякъ, внезапно дѣлая открытіе и оживляясь, — вѣрите ли, — онъ самъ находилъ, что капиталъ черезъ-чуръ великъ и требуетъ много заботъ.

Мистеръ Ляйтвудъ учтиво кашлянулъ въ отвѣтъ, но не повѣрилъ.

— Впрочемъ насчетъ этой самой удовлетворительности вы, пожалуй, и правы, — продолжалъ мистеръ Боффинъ. — Если мы помилуй насъ Богъ! — начнемъ разбирать вопросъ по частямъ, то гдѣ же оно — это удовлетвореніе — хотя бы въ этихъ самыхъ деньгахъ? Когда старикъ оставилъ ихъ наконецъ бѣдному мальчику, онѣ не пошли ему въ прокъ: его извели въ тотъ самый моментъ, когда онъ подносилъ къ губамъ чашку съ блюдечкомъ… Мистеръ Ляйтвудъ, вотъ что еще я вамъ доложу: за этого бѣднаго мальчика и я, и мистрисъ Боффинъ сражались съ отцомъ его несчетное число разъ, такъ что онъ ругалъ насъ всѣми словами, какія только подвертывались ему на языкъ. Одинъ разъ, когда мистрисъ Боффинъ стала говорить ему о родительскихъ чувствахъ, онъ даже сорвалъ съ нея шляпку (она всегда, бывало, носила черную соломенную и надѣвала ее для удобства на самую маковку) и такъ ее швырнулъ, что она закружилась черезъ весь дворъ. А въ другой разъ, когда онъ сдѣлалъ то же самое, но уже такъ грубо, что это было въ нѣкоторомъ родѣ личнымъ оскорбленіемъ, я самъ хотѣлъ хватить его въ ухо, но мистрисъ Боффинъ кинулась между нами, и ударъ пришелся въ самый високъ. Онъ сшибъ ее съ ногъ, мистеръ Ляйтвудъ, — сшибъ ее съ ногъ.

— Это дѣлаетъ честь какъ сердцу, такъ и головѣ мистрисъ Боффинъ, — замѣтилъ мистеръ Ляйтвудъ.

— Вы понимаете, — продолжалъ мистеръ Боффинъ, — я говорю все это только, чтобы показать вамъ, что мы съ мистрисъ Боффинъ всегда были по христіанскому чувству защитниками этихъ дѣтей. Мы съ мистрисъ Боффинъ защищали дѣвочку. Мы съ мистрисъ Боффинъ защищали мальчика. Мы съ мистрисъ Боффинъ сражались за нихъ со старикомъ и каждую минуту ожидали, что онъ насъ выгонитъ за наше усердіе. Быть можетъ, мистрисъ Боффинъ теперь, сдѣлавшись модницей, не пожелаетъ поминать объ этой исторіи, — прибавилъ, понижая голосъ, почтенный джентльменъ, — но одинъ разъ вѣрьте-не-вѣрьте — при мнѣ назвала его бездушнымъ она — скотомъ.

— Мм… да, отважный духъ саксонскій… предки мистрисъ Боффинъ — стрѣлки… Азинкуръ и Креси, — пробормоталъ мистеръ Ляйтвудъ.

— Когда мы съ мистрисъ Боффинъ въ послѣдній разъ видѣли бѣднаго мальчика, продолжалъ между тѣмъ мистеръ Боффинъ, постепенно разгорячаясь и готовясь, какъ и всякое жировое вещество, растопиться, — ему было только семь лѣтъ. Когда онъ воротился къ отцу, чтобы просить за сестру, ни меня, ни мистрисъ Боффинъ не было дома: намъ нужно было присмотрѣть за работами по подряду въ деревнѣ, гдѣ мусоръ просѣивался передъ перевозкой. Мальчикъ пробылъ у отца не болѣе часу. Ему было только семь лѣтъ, какъ я вамъ уже докладывалъ. Онъ отправлялся за границу, въ школу, и зашелъ къ намъ на квартиру, что въ концѣ двора теперешняго нашего павильона, — зашелъ обогрѣться. Мы такъ и застали его у камина. Дорожное платье на немъ было самое плохенькое. Сундучекъ его стоялъ снаружи у крыльца, на холодномъ вѣтру. Я сундучекъ этотъ самъ взялъ и отнесъ на пароходъ: старикъ даже шести пенсовъ на кебъ дать не хотѣлъ. Мистрисъ Боффинъ — въ то время молодая женщина, пышная, какъ роза, — стала на колѣни подлѣ ребенка, нагрѣла у огня ладони и принялась растирать ему щеки. Видитъ она — у малютки на глазахъ слезы, и у нея слезы потекли ручьемъ. Обняла она его, словно защитить хотѣла, и говоритъ мнѣ: «Все бы на свѣчѣ отдала, чтобъ уйти съ нимъ отсюда». Сказать вамъ правду, это кольнуло меня, но я почувствовалъ еще больше почтенія къ мистрисъ Боффинъ. Бѣдное дитя припало къ ней на грудь, и она прижала его къ себѣ еще крѣпче. Но тутъ вдругъ послышался голосъ старика, и мальчикъ говоритъ: «Мнѣ надо идти. Богъ наградитъ васъ за меня!» Съ этими словами онъ еще разъ прижался на мигъ къ ея груди и поглядѣлъ на насъ обоихъ такимъ взглядомъ, точно долженъ былъ сейчасъ умереть. Что это былъ за взглядъ — никогда его не забуду! Я проводилъ его на пароходъ, купилъ ему на дорогу кое-какихъ лакомствъ и оставилъ его тамъ только тогда, когда онъ уснулъ на своей койкѣ. Воротившись домой къ мистрисъ Боффинъ, я сталъ разсказывать ей про него и какъ мы съ нимъ распрощались. Но что я ни говорилъ, ничто не помогало: ей все казалось, что у него остался тотъ же взглядъ. Этотъ прощальный взглядъ бѣднаго ребенка сдѣлалъ намъ одно добро. Мы съ мистрисъ Боффинъ своихъ дѣтей не имѣли и всегда очень желали имѣть хоть одного. А послѣ того перестали желать. «Мы оба можемъ скоро умереть», говорила мистрисъ Боффинъ, «и вдругъ яркіе глаза увидятъ такой же грустный взглядъ у нашего ребенка». А по ночамъ, особенно зимой или осенью, когда на дворѣ реветъ вѣтеръ или льетъ дождь, она, бывало, вдругъ проснется и вскрикнетъ: «Ахъ, бѣдное дитя! Смотри, какое у него жалкое личико! Ахъ, спрячь его, укрой, защити!» Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ; теперь все это ужъ поизгладилось, поизносилось…