Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1

— Мое имя Гексамъ.

— Ага, мнѣ такъ и подумалось, — сказала хозяйка дома. — Ваша сестра придетъ черезъ четверть часа. Я очень люблю вашу сестру. Она мой лучшій другъ… Садитесь. А этого джентльмена какъ зовутъ?

— Мистеръ Гедстонъ, мой наставникъ.

— Садитесь. Только пожалуйста сперва заприте дверь на улицу. Самой мнѣ трудненько эта сдѣлать: у меня спина болитъ, и не дѣйствуютъ ноги.

Они молча исполнили ея просьбу, а маленькая фигурка снова принялась за свою работу: кисточкой изъ верблюжьяго волоса она подклеивала кусочки картона и тонкія пластинки дерева, нарѣзанныя разнообразными фигурами. Ножницы и ножичекъ, лежавшіе подлѣ, на скамьѣ, свидѣтельствовали о томъ, что она нарѣзала ихъ сама. А разбросанные на той же скамьѣ яркіе лоскутки бархата, шелка и лентъ говорили, что когда что-то такое будетъ набито (ибо тутъ былъ и матеріалъ для набивки), она принарядить это что-то. Ловкость и быстрота ея пальцевъ просто поражали, а когда она старательно складывала краешки картона, слегка прикусывая ихъ зубами, то устремляла на гостей такой пронзительный взглядъ сѣрыхъ глазъ, что передъ нимъ стушевывалось прочее, что было въ ней рѣзкаго.

— Бьюсь объ закладъ, что вамъ не угадать моего ремесла, — сказала она, бросивъ на гостей нѣсколько такихъ взглядовъ.

— Вы дѣлаете швейныя подушечки, — сказалъ Чарли.

— А еще что?

— Перочистки, — сказалъ Брадлей Гедстонъ.

— Ха, ха, ха! Ну, а еще-то что?.. Вотъ вы учитель, а не можете отгадать.

— Вы что-то дѣлаете изъ соломы, — прибавилъ онъ, указывая на стоявшую передъ нею скамейку, — только я не знаю — что.

— Вотъ такъ-такъ! — засмѣялась маленькая хозяйка. — Швейныя подушечки и перочистки я дѣлаю только, чтобъ извести остатки, а солома — это для настоящаго моего ремесла… Ну, отгадайте, попробуйте! Что же я дѣлаю изъ соломы?

— Плетенки подъ скатерть.

— Плетенки подъ скатерть?!. А еще учитель! Постойте: я дамъ вамъ ключъ къ разгадкѣ,- вотъ какъ въ фанты играютъ. Я люблю ее за то, что она красавица. Я смѣюсь надъ ней потому, что она глупа. Я ненавижу ее за то, что она неблагодарна: я нарядила ее, подарила ей парадную шляпу, а она и не думаетъ обо мнѣ… Ну, что же такое я дѣлаю изъ соломы?

— Шляпы для дамъ?

— Хороши дамы! — воскликнула дѣвочка, хохоча и кивая головой. — Не для дамъ, а для куколъ. Я кукольная швея.

— Что жъ, выгодное это ремесло?

Дѣвочка пожала плечами и покачала головой.

— Нѣтъ. Плохо мои дамы платятъ. А какъ торопятъ — просто дохнуть не даютъ! На той недѣлѣ одна выходила замужъ, такъ мнѣ пришлось проработать всю ночь. А человѣку, у котораго спина болитъ и ноги не дѣйствуютъ, это вредно.

Они глядѣли на маленькое существо съ возроставшимъ удивленіемъ. Потомъ учитель сказалъ:

— Очень жаль, что ваши прекрасныя дамы такъ дурно съ вами поступаютъ.

— Такая ужъ у нихъ повадка — ничего не подѣлаешь! И платья-то онѣ не берегутъ, и никакая мода у нихъ больше мѣсяца не продержится. Я вотъ работаю теперь на одну куклу и ея трехъ дочерей. И я увѣрена, что она въ конецъ раззоритъ своего мужа.

Тутъ дѣвочка плутовски засмѣялась и опять бросила на нихъ острый взглядъ своихъ сѣрыхъ глазъ. У нея былъ необыкновенно выразительный подбородокъ: точно у маленькой феи. Всякій разъ, какъ она поднимала глаза и взглядывала на гостей, подбородокъ ея тоже поднимался, какъ будто глаза и подбородокъ приводились въ движеніе одной проволокой.

— Вы всегда такъ заняты, какъ теперь?

— Обыкновенно больше. Теперь у меня застой. Третьяго дня я кончила большой заказъ траура. У куклы, на которую я работаю, умерла канарейка.

Она опять тихонько засмѣялась и покачала головой, какъ будто говоря про себя: «О, суетный свѣтъ!»

— Неужели вы цѣлый день сидите одна? — спросилъ мистеръ Гедстонъ. — Неужели никто изъ вашихъ сосѣдей — дѣтей…

— Ахъ, нѣтъ, не говорите мнѣ про дѣтей! — вскрикнула дѣвочка какъ-то пронзительно, какъ будто это слово укололо ее. — Я терпѣть не могу дѣтей. Я знаю всѣ ихъ штуки и повадки.

И она сердито погрозила правымъ кулачкомъ у самыхъ своихъ глазъ.

Едва ли требовался педагогическій опытъ, чтобы замѣтить, что бѣдную маленькую швею раздражала разница между нею самой и другими дѣтьми. Учитель и ученикъ оба поняли это.

— Только и знаютъ, что бѣгать да кричать, да драться. Прыгъ-прыгъ по улицѣ, всю исчертятъ палками, — имъ только бы играть. О, знаю я всѣ ихъ штуки и повадки! — Она опять погрозила кулачкомъ. — Да еще мало того: они кричатъ тебѣ въ замочную щелку, передразниваютъ твою спину и ноги… Знаю я ихъ! Я вамъ скажу, что бы я съ ними сдѣлала. Тутъ вотъ на площади, подъ церковью, есть двери, — темныя двери: онѣ ведутъ въ подземелье. Такъ вотъ я отпёрла бы эти самыя двери, напихала бы ихъ туда цѣлую кучу, а потомъ дверь заперла бы на ключъ и вдунула бы имъ перцу въ замочную щёлку.

— Зачѣмъ же перцу? — спросилъ Чарли Гекзамъ.

— Пусть ихъ чихаютъ. Пусть чихаютъ такъ, чтобъ слезы потекли изъ глазъ. А когда у нихъ сдѣлается воспаленіе, то-то я буду потѣшаться надъ ними! Буду хохотать въ замочную щелку точно такъ же, какъ они хохочутъ въ замочную щелку надъ кое-кѣмъ.

Необыкновенно энергичная жестикуляція маленькаго кулачка, казалось, облегчила душу хозяйки, ибо она прибавила, принявъ степенный видъ:

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Не надо мнѣ дѣтей. Давайте мнѣ взрослыхъ.

Трудно было угадать возрастъ этого страннаго существа, такъ какъ жалкая фигурка не давала къ этому ключа, а лицо было въ одно и то же время и молодо, и старо. Двѣнадцать лѣтъ, самое большое тринадцать — это было, пожалуй, вѣрнѣе всего.

— Я всегда любила большихъ и всегда водила знакомство съ большими, — продолжала она. — Такіе умницы: сидятъ спокойно, не скачутъ, не кричатъ. Я ни съ кѣмъ, кромѣ взрослыхъ, не хочу знаться, пока не выйду замужъ. Я думаю, что когда-нибудь я должна буду выйти замужъ.

Она замолчала и стала прислушиваться къ чьимъ-то шагамъ на улицѣ. Вслѣдъ за тѣмъ послышался легкій стукъ въ дверь. Взявшись за ручку, которую она могла достать, дѣвочка сказала съ радостной улыбкой:

— Вотъ, напримѣръ, одна взрослая: это мой лучшій другъ. — И Лиззи Гексамъ, въ черномъ траурномъ платьѣ, вошла въ комнату.

— Чарли! Ты?!

Крѣпко обнявъ его по старому и прижавшись къ нему, отчего онъ немножко сконфузился, она ужъ никого больше не видала.

— Ну, ну, ну, Лиззи! Довольно, мой другъ. Смотри: вотъ мистеръ Гедстонъ пришелъ со мной.

Глаза ея встрѣтились съ глазами учителя, который, очевидно, ожидалъ увидѣть особу совсѣмъ другого сорта, и они обмѣнялись двумя-тремя привѣтствіями. Она была немного озадачена нежданнымъ посѣщеніемъ, да и ему было не по себѣ. Впрочемъ, ему никогда, кажется, не бывало по себѣ.

— Я говорилъ мистеру Гедстону, Лиззи, что ты еще не устроилась, но онъ былъ такъ любезенъ, что пожелалъ побывать у тебя. Вотъ мы и пришли… Какая ты стала хорошенькая!