Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 2

— Ну что, очнулись? — спросилъ человѣкъ. — Теперь объясните, откуда вы идете и куда пробираетесь, тетушка?

Бѣдная женщина въ свою очередь отвѣтила на это вопросомъ, гдѣ и у кого она.

— Я смотритеть шлюза, — сказалъ человѣкъ.

— Смотритель шлюза?

— То есть я за смотрителя, а это вонъ его домъ. Исправляющій должность смотрителя все равно что смотритель, пока тотъ въ больницѣ лежитъ… А вы изъ какого прихода?

— Прихода?!..

Она вскочила съ постели и, шаря вокругъ себя въ поискахъ за корзинкой, съ испугомъ смотрѣла на него.

— Васъ объ этомъ спросятъ тамъ, въ городѣ,- сказалъ человѣкъ. — Но тамъ васъ примутъ только на время и скоро препроводятъ на мѣсто вашего жительства. Вы не въ такомъ положеніи, чтобы васъ можно было принять въ чужой приходъ: васъ примутъ только на время и перешлютъ въ вашъ приходъ.

— Охъ! Ну вотъ, опять обмираніе… — прошептала Бетти, прикладывая руку къ головѣ.

— Что «обмираніе», такъ это вѣрно, — замѣтилъ человѣкъ. — И даже это слишкомъ мягко сказано на мой взглядъ. Я бы не такъ это назвалъ, по крайней мѣрѣ въ ту минуту, когда васъ принесли сюда… Есть у васъ добрые знакомые или друзья?

— Самые лучшіе друзья, хозяинъ.

— Я бы вамъ посовѣтовалъ не медля повидаться съ ними, если вы увѣрены, что они захотятъ что-нибудь сдѣлать для васъ. А деньги у васъ есть?

— Есть немного.

— Хотите вы удержать ихъ при себѣ?

— Конечно, хочу.

— Такъ я вамъ вотъ что скажу, — проговорилъ человѣкъ, пожимая плечами, и, засунувъ руки въ карманы, покачалъ головой съ зловѣщимъ видомъ: — тамъ, въ городѣ, приходскія власти отберутъ у васъ деньги, коли вы пойдете туда.

— Я не пойду туда.

— Они отберутъ все, что у васъ найдется въ карманѣ, въ уплату за ваше содержаніе, за леченье и за доставку васъ въ вашъ приходъ,

— Отъ всей души благодарю васъ за предостереженіе, хозяинъ; благодарю и за то, что дали мнѣ пріютъ. Покойной ночи.

— Погодите минутку, — сказалъ смотритель шлюза, становясь между нею и дверью. — Отчего вы такъ дрожите, моя милая, и куда такъ торопитесь?

— Ахъ, хозяинъ, хозяинъ! Я всегда боялась попеченій прихода, всю свою жизнь бѣгала отъ нихъ, и хочу умереть независимой, — съ чувствомъ отвѣтила Бетти.

— Я ужъ, право, не знаю, хорошо ли будетъ, если я васъ отпущу, — проговорилъ хозяинъ нерѣшительно. — Я честный человѣкъ, снискиваю хлѣбъ свой въ потѣ лица и, пожалуй, наживу хлопотъ, если отпущу васъ въ такомъ видѣ. Я ужъ разъ попалъ въ бѣду, клянусь Богомъ, и сталъ умнѣе съ той поры. На васъ можетъ опять найти обмираніе за полмили отсюда, а то и за восьмую мили — какъ знать? — а потомъ и спросятъ: «Зачѣмъ, дескать, этотъ честный смотритель отпустилъ ее, а не представилъ, какъ оно слѣдовало, въ приходъ? Ужъ этого меньше всего можно было ожидать отъ такого добросовѣстнаго человѣка», станутъ, чего добраго, говорить, — продолжалъ этотъ плутъ, ловко затронувъ ея больное мѣсто: — «Онъ долженъ былъ доставить ее прямо въ приходъ, — вотъ что онъ долженъ былъ сдѣлать, какъ честный человѣкъ».

Покуда, разсуждая такимъ образомъ, онъ стоялъ въ дверяхъ, загораживая выходъ, бѣдная старуха, измученная болѣзнью и страхомъ, вдругъ всплеснула руками и, заливаясь слезами, взмолилась, какъ въ предсмертной мукѣ:

— Я ужъ вамъ сказала, хозяинъ, что у меня есть добрые друзья. Вотъ письмо: изъ него вы увидите, что я сказала правду. Они отблагодарятъ васъ за меня.

Смотритель шлюза развернулъ письмо съ важнымъ видомъ. Нa лицѣ его не произошло никакой перемѣны, пока онъ разглядывалъ его, но перемѣна могла бы произойти, если бъ онъ умѣлъ прочитать, что тамъ было написано.

— А что, если я спросилъ бы васъ, тетенька, — заговорилъ онъ съ разсѣяннымъ видомъ, — какую сумму мелкой монетой вы не сочли бы слишкомъ крупной для себя?

Торопливо опроставъ свой карманъ, Бетти выложила на столъ всѣ свои деньги: шиллингъ, два шестипенсовика и нѣсколько пенсовъ.

— Такъ вотъ, если я отпущу васъ теперь, вмѣсто того чтобы препроводить въ приходъ, — продолжали смотритель, пересчитавъ деньги глазами, — не соблаговолите ли вы оставить мнѣ что-нибудь изъ вашихъ капиталовъ?

— Берите все, хозяинъ. Все берите! Я съ радостью отдамъ вамъ эти деньги и буду вспоминать васъ съ благодарностью.

— Я честный человѣкъ, — сказалъ смотритель, возвращая ей письмо и опуская въ карманъ ея деньги: — въ потѣ лица снискиваю пропитаніе (тутъ онъ утеръ себѣ лобъ рукавомъ, какъ будто послѣдняя часть его скромныхъ заработковъ была добыта особенно тяжелымъ трудомъ) и не хочу становиться вамъ поперекъ дороги. Идите, куда знаете.

Она вышла изъ дому, какъ только онъ посторонился, чтобы пропустить ее, и ея нетвердыя ноги опять зашагали. Но, боясь вернуться назадъ и боясь идти впередъ, и видя въ заревѣ фонарей раскинувшагося передъ нею городка то самое, отъ чего она убѣгала, и въ смутномъ ужасѣ ощущая за собой присутствіе того же, какъ будто оно набрасывалось на нее изъ каждаго камня мостовой городка и гналось за ней по пятамъ, — она торопливо свернула съ большой дороги, пустилась по проселкамъ и скоро сбилась съ пути. Въ ту ночь она спаслась отъ добраго самарянина въ его новой акредитованной формѣ,- спаслась подъ стогомъ сѣна, и если бы (пожалуй, объ этомъ стоить подумать, братья христіане) — если бы въ эту печальную ночь вышереченный самарянинъ прошелъ мимо нея по другую сторону стога, не замѣтивъ ея, она благоговѣйно возблагодарила бы Господа за избавленіе.

Утро застало ее опять на ногахъ, быстро слабѣющею въ смыслѣ ясности мыслей, но не въ смыслѣ твердости рѣшеній. Понимая, что силы покидаютъ ее и что борьба ея жизни подходить къ концу, она не могла обсудить, какъ ей вернуться къ своимъ покровителямъ, не могла даже додуматься до этой идеи. Всепожирающій страхъ передъ рабочимъ домомъ и рождаемая имъ гордая рѣшимость умереть неуниженною — таковы были два раздѣльныя впечатлѣнія въ ея слабѣющемъ разсудкѣ. Поддерживаемая однимъ лишь сознаніемъ, что надо побѣдить въ этой долгой борьбѣ всей ея жизни, она шла впередъ.

И вотъ, насталъ часъ, когда нужды сей мизерной жизни перестали существовать для нея. Она не могла бы проглотить ни капли пищи, будь для нея накрытъ въ сосѣднемъ полѣ роскошнѣйшій столъ.

День былъ холодный и дождливый, но она не замѣчала ни холода, ни дождя. Она ползла, бѣдняжка, какъ преступникъ, боящійся, чтобъ его не схватили, и не чувствовала почти ничего, кромѣ страха свалиться на дорогѣ днемъ и быть захваченной живою. Она не боялась пережить еще ночь.

Деньги на похороны, зашитыя въ лифѣ платья, были цѣлы. Если она протянетъ еще день, а потомъ ляжетъ и умретъ подъ покровомъ ночной тьмы, — она умретъ независимою. Если ее найдутъ раньше, то деньги у нея отберутъ, какъ у нищей, не имѣющей права на нихъ, и отведутъ ее въ проклятый рабочій домъ. Если же ей посчастливится во-время умереть, на груди у нея найдутъ письмо съ деньгами, и, когда его доставятъ ея добрымъ друзьямъ, они скажутъ: «Она дорожила нашимъ письмомъ, наша старушка Бетти, дорожила, пока жива была, не опозорила его, не дала ему попасть въ руки тѣхъ, кого она такъ ненавидѣла и боялась».