Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 3

Минутами британская хозяйка положительно проявляла наклонность къ издѣвательству и приводила этимъ въ отчаяніе мистрисъ Роксмитъ. Съ возмутительнымъ хладнокровіемъ говорила она, напримѣръ: «Возьми саламандру», точно генералъ на войнѣ, приказывающій рядовому взять живьемъ турка. Или вдругъ отдавала приказъ: «Брось щепотку» чего-то такого, чего нельзя было достать. Въ такія минуты явнаго безразсудства хозяйки Белла съ шумомъ закрывала ее, хлопала ею объ столъ и обращалась къ ней съ такимъ комплиментомъ: «Ахъ ты, ослица старая! Ну гдѣ я тебѣ этого возьму?»

Была еще одна отрасль изученія, которой мистрисъ Роксмитъ отдавала свое вниманіе ежедневно въ теченіе опредѣленнаго числа часовъ. Регулярно каждый день мистрисъ Роксмитъ прочитывала газету, чтобы имѣть возможность бесѣдовать о событіяхъ дня съ мужемъ, когда онъ вернется домой. Въ своемъ желаніи быть ему товарищемъ во всемъ, она съ такимъ же рвеніемъ одолѣвала бы алгебру или Эвклида, если бы онъ дѣлилъ свое сердце между нею и тѣмъ или другимъ. Надо было видѣть, какъ старательно запасалась она городскими извѣстіями и съ какимъ сіяющимъ видомъ высыпала ихъ вечеромъ передъ Джономъ, не забывая упомянуть ни о томъ, какіе товары поднялись въ цѣнѣ на рынкѣ, ни о томъ, сколько золота поступило въ банкъ. Все это она выкладывала съ серьезнѣйшимъ лицомъ, пока не расхохочется сама надъ собой самымъ очаровательнымъ образомъ и не скажетъ, цѣлуя его: «Все это оттого, что я такъ люблю тебя, Джонъ».

Для человѣка, работающаго въ Сити, Джонъ, правду сказать, мало думалъ о томъ, повышаются или падаютъ въ цѣнѣ товары и много ли золота поступаетъ въ банкъ. Но зато больше, чѣмъ можно выразить словами, онъ думалъ о своей женѣ, считая ее драгоцѣнностью, которая всегда подымалась въ цѣнѣ и стоила дороже всего золота въ мірѣ. А она, воодушевленная любовью, съ своимъ живымъ умомъ и тонкимъ чутьемъ, дѣлала изумительные успѣхи въ домашнемъ хозяйствѣ и во всемъ; не дѣлала успѣховъ только въ своей привлекательности для него. Таковъ былъ приговоръ ея мужа, и въ объясненіе его онъ говорилъ, что она была такъ мила ему съ самаго начала, что стать милѣе уже не могла.

— У тебя такой запасъ веселья! — нѣжно говорилъ онъ ей. — Ты какъ ясный свѣтъ въ домѣ.

— Неужто правда, Джонъ?

— Правда ли? Еще бы! Только ты еще свѣтлѣе, еще лучше.

— А знаешь, Джонъ, — сказала она, взявшись за пуговицу его сюртука, — бываютъ минуты, когда я… Не смѣйся, Джонъ! Ну, пожалуйста!

Ничто не заставило бы Джона засмѣяться, когда она просила его не дѣлать этого.

— … Когда я серьезно задумываюсь.

— Тебѣ, вѣрно, скучно одной, моя крошка?

— О, нѣтъ, Джонъ! Время такъ летитъ. У меня минутки не бываетъ свободной за недѣлю.

— О чемъ же ты задумываешься, моя дорогая? И когда ты задумываешься?

— Когда смѣюсь, напримѣръ, — сказала она, положивъ головку ему на плечо и смѣясь. — Вы, можетъ быть, не повѣрите, сэръ, что вотъ сейчасъ я думаю очень серьезно, а между тѣмъ это такъ.

Она опять засмѣялась, и что-то блеснуло у нея въ глазахъ.

— А можетъ быть, тебѣ все-таки хотѣлось бы быть богатой? — ласково спросилъ онъ.

— Фу, Джонъ! Какъ можешь ты задавать такіе глупые вопросы!

— Не жалѣешь ли ты о чемъ-нибудь, голубушка?

— Жалѣю? — Нѣтъ! — отвѣчала она твердо. Но вдругъ прибавила, не то смѣясь, не то плача: — Ахъ да, жалѣю. Жалѣю о мистрисъ Боффинъ.

— И я тоже очень жалѣю, что намъ пришлось съ ней разстаться. Но это, Богъ дастъ, ненадолго. Богъ дастъ, обстоятельства сложатся такъ, что намъ можно будетъ попрежнему видѣться съ ней.

Быть можетъ, Белла и очень тосковала по мистрисъ Боффинъ, но этого не было замѣтно теперь. Съ разсѣяннымъ видомъ она теребила пуговицу на сюртукѣ своего мужа, когда неожиданно явился къ нимъ папа провести вечерокъ.

Въ ихъ домикѣ у папа былъ свой уголокъ и свое отдѣльное кресло, на которое не смѣлъ садиться никто другой, и, не въ обиду будь сказано его семейному счастью, нигдѣ не чувствовалъ онъ себя такимъ счастливымъ, какъ здѣсь. Всегда забавно было видѣть ихъ вмѣстѣ — папа и Беллу, но въ этотъ вечеръ мужу Беллы казалось, что никогда еще не шутила она съ своимъ папа такъ мило и такъ смѣшно.

— Какой вы добрый мальчикъ, что прибѣжали сейчасъ же, какъ только вырвались изъ школы, — сказала Белла. — Ну, разскажите же, какъ васъ сегодня муштровали въ школѣ.

— Видишь ли, моя крошечка, я вѣдь, собственно говоря, учусь въ двухъ школахъ, — отвѣчалъ херувимчикъ, потирая руки и улыбаясь, пока она усаживала его въ его уголкѣ: — во-первыхъ въ учебномъ заведеніи Минсингь-Лэна, а во-вторыхъ въ академіи твоей матери. Про которую же школу ты спрашиваешь?

— Про обѣ,- отвѣчала Белла.

— Про обѣ?… Сказать по правдѣ, дружокъ, сегодня мнѣ въ обѣихъ попало. Ну, да такъ и слѣдовало ожидать. Корни ученія горьки, знаешь… А что такое жизнь, какъ не ученье?

— Что же вы будете дѣлать съ собой, дитя вы неразумное, когда затвердите наизусть всю вашу премудрость?

— Что я буду дѣлать тогда? — повторилъ херувимчикъ, размышляя. — Тогда, должно быть, умру.

— Ну вотъ, теперь вы нехорошій мальчикъ, что говорите о такихъ печальныхъ вещахъ, — сказала она. — Отчего вы не въ духѣ?

— Что ты, Беллочка! Я совсѣмъ не не въ духѣ,- сказалъ отецъ. — Я веселъ, какъ птица. — И лицо его подтверждало это.

— Ну, если вы такъ увѣрены, что вы не не въ духѣ, то значить это я не въ духѣ. Такъ и не будемъ больше объ этомъ говорить… Джонъ, надо дать чего-нибудь поужинать этому человѣчку.

— Конечно, мой другъ.

— Сколько страницъ тетради онъ, должно быть, перемазалъ въ своей школѣ! Взгляните вы на его руки; ни на что не похожи! — продолжала Белла, взявъ его руку и легонько ударивъ по ней. У, какой замарашка!

— Это правда, моя дорогая, — сказалъ херувимчикъ. Я только что хотѣлъ попросить позволенія вымыть руки и не успѣлъ: ты такъ скоро все подмѣтишь.

— Пожалуйте, сэръ! — закричала она, взявъ его за борты сюртука. — Пойдемте, васъ умоютъ. Вамъ нельзя позволить мыться самому. Идемте, сэръ!

И херувимчика, къ его искреннему удовольствію, увели въ умывальную, гдѣ Белла намылила ему лицо и намылила ему руки, и терла его, и скребла, и поливала водой, и вытирала полотенцемъ, пока онъ не раскраснѣлся, какъ свекла, до самыхъ ушей.

— Теперь васъ надо причесать, сэръ, и щеткой пригладить, — сказала она хлопотливо. — Посвѣти-ка мнѣ, Джонъ… Ну, сэръ, закройте глаза и стойте смирно! Дайте, я возьму васъ за подбородокъ. Будьте же умницей и дѣлайте, что вамъ велятъ.

Ея отецъ повиновался съ полной готовностью, и она принялась старательно, методически убирать ему волосы: сначала расчесала ихъ гребнемъ и спустила всѣ на передъ, потомъ сдѣлала проборъ, потомъ стала накручивать на малецъ и взбивать, поминутно откидываясь къ Джону, чтобъ хорошенько взглянуть на результаты своей работы. И Джонъ всякій разъ принималъ ее на незанятую руку и поддерживалъ, пока терпѣливый херувимчикъ стоялъ въ ожиданіи окончанія своего туалета.