Чарльз Ливер - Семейство Доддов за границей

— Вы Джіакомо? спросилъ я его. Надобно вамъ замѣтить, что я увидѣлъ передъ собою здороваго, плотнаго, красиваго мужчину лѣтъ сорока, одѣтаго очень-щеголевато, въ джентльменскомъ костюмѣ, съ блестящею цѣпочкою изъ мозаическаго золота на широкой груди, съ опаловыми запонками на рубашкѣ, съ золотыми пуговицами на жилетѣ, съ великолѣпнымъ вензелевымъ перстнемъ на пальцѣ, прилично чему и въ лицѣ у него было сановитое выраженіе, которому немало содѣйствовала борода, достойная великаго визиря, и басистый голосъ, на полтона гуще лаблашева.

— Джіакомо Лампорекко, отвѣчалъ онъ своимъ внушающимъ уваженіе голосомъ.

— Очень-радъ, сказалъ я ласково, стараясь быть какъ можно любезнѣе съ такою почтенною особою. — Мнѣ нужно получить отъ васъ нѣкоторыя свѣдѣнія относительно моихъ расходовъ.

— А! счеты по хозяйству! сказалъ онъ, слегка нахмуривая брови съ довольно-яснымъ выраженіемъ презрѣнія.

— Да, Джіакомо; расходы кажутся мнѣ слишкомъ-велики; ужасно, невѣроятно-велики!

— Господинъ милордъ въ Лондонѣ израсходовалъ бы вдвое-больше, сказалъ онъ, кланяясь.

— Вопросъ не въ томъ; мы живемъ въ Ломбардіи, въ землѣ, гдѣ всякая провизія необыкновенно-дешева. Какимъ же образомъ мы здѣсь израсходовали столько, сколько не прожили бъ и въ Парижѣ?

Тутъ онъ съ быстротой, о которой не могу вамъ дать и понятія, началъ болтать о цѣнѣ хлѣба, мяса, птицы, рыбы, доказывая, что все это стоитъ очень-дешево; что столъ господина милорда былъ очень-скуденъ; что морская рыба изъ Венеціи подавалась не болѣе двухъ разъ въ недѣлю; что рѣдко выпивалось по двѣ бутылки шампанскаго; что бордо было очень-плохо, а бургонское eure хуже; однимъ словомъ, что, по его мнѣнію, господинъ милордъ пріѣхалъ съ экономическою цѣлью, какъ иногда дѣлаютъ знатные милорды, и что это намѣреніе исполнялось очень-удовлетворительно.

Каждая фраза его была пропитана ядовитою наглостью, а между-тѣмъ при всякомъ словѣ онъ кланялся, раболѣпно улыбался, подобострастно изгибался, такъ-что я былъ озадаченъ контрастомъ между смысломъ и тономъ его рѣчи. А онъ продолжалъ съ непостижимой скоростью перечислять имена всѣхъ «знаменитыхъ милордовъ», illustrissimi inglesi, которыхъ обманывалъ и обкрадывалъ въ-теченіе двѣнадцати лѣтъ. Остановить его на какомъ-нибудь фактѣ разницы между цѣною провизіи и огромностью израсходованной суммы было рѣшительно-невозможно, хотя онъ ясно давалъ понять, что всякое разъисканіе объ этомъ покажетъ въ господинѣ милордѣ гнуснаго, низкаго скрягу, который въ-сущности даже и не милордъ, а просто нищій самозванецъ.

Я выходилъ изъ терпѣнія отъ такой наглости; но итальянскій докторъ выпустилъ изъ меня столько крови, что я даже не могъ и думать расправиться физическими средствами съ дерзкимъ бездѣльникомъ, и потому увидѣлъ себя въ необходимости ограничиться замѣчаніемъ своему собесѣднику, что такъ-какъ мы съ нимъ наединѣ, то я назову его воромъ и разбойникомъ.

Едва произнесъ я эти слова, какъ онъ выхватилъ изъ-подъ жилета длинный сверкающій ножъ и бросился на меня. Я схватился за палку джемсовой удочки, которая стояла, къ-счастію, подлѣ меня, и поднявъ это слабое оружіе, остановилъ его, а самъ, въ ужасѣ, закричалъ: «бьютъ! рѣжутъ!» Въ одну секунду Гайвертонъ, мои дочери, вся прислуга прибѣжали въ комнату; вбѣжали даже поселяне, привезшіе намъ провизію. Я, задыхаясь отъ гнѣва и испуга, долго не могъ сказать ни слова, а между-тѣмъ синьйоръ Джіакомо шепталъ что-то на ухо лорду Джорджу и, очевидно, склонилъ его на свою сторону.

Тайвертонъ поспѣшилъ выслать всѣхъ изъ комнаты, говоря дочерямъ, чтобъ онѣ успокоились, и потомъ, затворивъ дверь, усѣлся подлѣ меня.

— Ничего, не бойтесь, пустяки, сказалъ онъ мнѣ ободрительнымъ тономъ:- дѣло обошлось неважною царапиною, которая заживетъ черезъ два дня.

— Что такое вы говорите? сказалъ я.

— Пустяки, впередъ вы будете осторожнѣе, сказалъ онъ, улыбаясь. — впрочемъ, вы ударили по опасному мѣсту, и ваше орудіе несовсѣмъ-удобно для деликатныхъ операціи.

— Вы хотите свести меня съ ума, лордъ? Я васъ не могу понять; объясните, о чемъ вы говорите.

— Не безпокойтесь, дѣло неочень-важно; я умѣю ладить съ этими молодцами: сунуть ему двадцать-пять наполеондоровъ — и онъ будетъ доволенъ.

— Вы раздражаете, оскорбляете меня! Пожалуйста, оставьте меня одного.

— Ну, не сердитесь же хоть на меня, Доддъ, сказалъ онъ своимъ ласковымъ голосомъ: — и знаю, это случилось нечаянно, вы не имѣли намѣренія…

— Что случилось нечаянно? какого намѣренія не имѣлъ я? вскричалъ я въ бѣшенствѣ.

Онъ въ отвѣтъ размахнулся палкою удочки и захохоталъ.

— Вы хотите сказать, что я ударилъ этого негодяя? закричалъ я.

— Ничего, большой бѣды не вышло.

— Вы говорите, что я ударилъ его? отвѣчайте же.

— Мнѣ было бъ очень-пріятно думать, что вы его не ударили. Другъ друга они колотятъ безъ церемоніи; но не любятъ, чтобъ ихъ били англичане. Да успокоитесь же: къ завтрему все будетъ устроено. Докторъ дастъ свидѣтельство о раздраженномъ состояніи нервъ, мозга и тому подобное. Мы докажемъ, что вы не можете отвѣчать за свои поступки.

— Вы удостовѣритесь въ основательности нашей теоріи, если будете продолжать бѣсить меня, сказалъ я, въ ярости стиснувъ зубы.

— Дѣло такимъ образомъ уладится; конечно, оно будетъ стоить денегъ; безъ этого не обойдется; но, по-крайней-мѣрѣ, мы постараемся избавить васъ отъ ареста.

— Пошлите ко мнѣ Кери! Пошлите ко мнѣ дочь! сказалъ я, чувствуя, что изнемогаю.

— Но лучше ли намъ окончательно согласиться?…

— Пошлите ко мнѣ Кери, лордъ, и оставьте меня въ покоѣ, сказалъ я выразительнымъ голосомъ. Онъ ушелъ изъ комнаты и черезъ минуту вошла Кери.

— Успокойтесь, успокойтесь, милый папа, сказала она: — еслибъ онъ не былъ дурной человѣкъ, то не сталъ бы жаловаться.

— И ты въ заговорѣ противъ меня? И ты принимаешь сторону враговъ?

— Нѣтъ, сказала она, обнимая меня:- я знаю, что еслибъ этотъ обманщикъ не оскорбилъ васъ, не угрожалъ вашей безопасности, вы никогда бы не сдѣлали этого, папа.

Мнѣ стыдно признаться, милый Томъ, но болѣзнь и кровопусканіи такъ ослабили мой духъ, что я заплакалъ отъ мысли о невозможности опровергнуть выдумку бездѣльника. Даже моя милая Кери вѣрила ей!

— Мнѣ надобно уснуть, мой другъ, я слишкомъ-утомленъ.

— Усните, папа, это лучше всего, сказала она, тихо опуская занавѣсы оконъ и садясь у моей постели.

Я притворился, что сплю, хотя не могъ задремать ни на минуту. Я все думалъ о томъ, что уличенъ передъ всѣми, даже передъ моей Кери, въ проступкѣ, котораго не дѣлалъ. Черезъ нѣсколько времени послышался шопотъ: «его надобно разбудятъ»;- «какъ ему сказать объ этомъ?» Я отозвался: — «Что такое?»

— Пусть передастъ ему Кери, сказала мистриссъ Д., поспѣшно, удаляясь изъ комнаты. Кери опятъ сѣла у моей постели и нѣжно начала спрашивать, какъ я себя чувствую; но я просилъ ее скорѣе сказать, въ чемъ дѣло.