Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пикквикского клуба

Наконец, однажды поздно вечером в квартиру стряпчего явился Гейлинг, которого не было видно уже несколько недель, и послал сказать ему, что его желает немедленно видеть один джентльмен. Прежде, чем стряпчий, узнавший его по голосу, успел приказать слуге впустить его, он кинулся вверх по лестнице и вбежал в гостиную, бледный и едва переводя дух. Затворив за собою дверь, чтобы его не услышали, он опустился в кресло и проговорил шепотом:

— Тс! Я его нашел, наконец!

— Неужели? — спросил стряпчий. — Прекрасно, дорогой сэр, прекрасно.

— Он скрылся в жалкой лачужке в Кэмден-Тоуне, — продолжал Гейлинг, — и, может быть, это лучше, что мы потеряли его из виду, потому что он жил тут все это время совершенно один, в самой отвратительной нищете… он беден, очень беден.

— Очень хорошо, — сказал стряпчий. — Вы хотите, чтобы его арестовали завтра, конечно?

— Да, — отвечал Гейлинг. — Впрочем, нет, стойте! Послезавтра. Вы удивляетесь моему желанию отложить арест, — продолжал он с ужасной усмешкой, — но я позабыл кое-что. Послезавтрашний день памятен в его жизни: пусть он настанет.

— Хорошо, — сказал стряпчий. — Вы сами напишете инструкции полицейскому чиновнику?

— Нет, пусть он встретится со мною здесь, в восемь часов вечера; я сам пойду с ним.

Встреча состоялась в назначенный вечер. Они сели в наемную карету и велели извозчику остановиться на том углу старой Панкрасской дороги, на котором стоит приходский рабочий дом. В то время, когда они вышли из экипажа, было уже почти темно; направясь вдоль глухой стены перед фасадом ветеринарного госпиталя, они повернули в боковой переулок, который зовется или звался в то время Малой Школьной улицей и который, не знаю, как теперь, но тогда был порядочно пустынным местом, окруженным почти все одними полями да рвами.

Нахлобучив себе на глаза свою дорожную шляпу и закутавшись в плащ, Гейлинг остановился перед самым беднейшим домиком в улице и постучался тихонько в двери. Ему тотчас же отворила какая-то женщина и поклонилась ему, как знакомому; Гейлинг шепнул полицейскому, чтобы он оставался внизу, а сам тихо взобрался на лестницу и, отворив дверь в комнату, прямо вошел в нее.

— Предмет его розысков и неугасавшей ненависти, в настоящую минуту уже дряхлый старик, сидел за голым сосновым столом, на котором тускло горела заплывшая сальная свеча. Старик, испуганный внезапным появлением незнакомца, ухватился за стол, его слабые ноги дрожали.

— Зачем вы пришли сюда? — сказал он. — Здесь прозябает нищета. Чего вы ищете тут?

— Вас! Я желаю говорить с вами, — отвечал Гейлинг.

И, сказав эти слова, он сел на стул у противоположного угла стола и, сняв свою шляпу и откинув воротник шинели, открыл свое лицо.

Увидев это знакомое лицо, старик внезапно потерял способность говорить. Он откинулся назад на своем стуле и, сложив обе руки на груди, вперил в Гейлинга пристальный взгляд, в котором выразилось омерзение и ужас.

— Шесть лет тому назад, — сказал Гейлинг, — в этот же самый день я взял у вас дорогую для вас жизнь в возмездие за жизнь моего ребенка. Над безжизненным трупом вашей дочери, старик, я поклялся, что и она будет отомщена. Ни на один час я не забыл о своей клятве, и если бывали мгновения, когда ослабевала моя жажда мщения, я припоминал страдающий безропотный взгляд моей жены и изможденное от голода лицо моего ребенка, — слабость пропадала во мне, и я снова твердо шел к своей цели. Первый акт возмездия совершился — вы его хорошо помните; нынче будет последний.

Старик задрожал, и руки его немощно упали с его груди.

— Завтра я оставляю Англию, — сказал Гейлинг после минутной паузы. — Нынешней ночью я предам вас на медленную смерть, которой умерла она, — я пошлю вас жить безнадежной жизнью в тюрьме…

Он посмотрел в лицо старику и замолчал. Он поднес свечу, дотронулся до него слегка и вышел из комнаты.

— Вы получше присматривайте за стариком, — сказал он женщине, отворив дверь, и, дав знак полицейскому следовать за ним, прибавил: — он очень плох.

Женщина заперла дверь, вбежала на лестницу и нашла бездыханный труп старика.

На одном из самых тихих и уединенных кладбищ в Кенте, среди богатой растительности, под гладким надгробным памятником, покоятся кости молодой матери и ее ребенка. Но прах отца не смешивается с их прахом. Никто не знает, даже сам стряпчий, выигравший процесс, последующей истории его странного клиента.

Окончив свой рассказ, старик Бембер немедленно встал со своего места, подошел к вешалке, стоявшей в углу залы, надел с большой осторожностью шляпу и пальто и, не сказав никому ни одного слова, медленно вышел из дверей. Так как некоторые джентльмены покоились глубоким сном, а другие погрузились мыслями и чувствами в приготовление гоголь-моголя и глинтвейна, то мистер Пикквик, руководимый здесь, как и везде, глубокими философскими соображениями, нашел средство спуститься незамеченным в нижний этаж, где уже давно с нетерпением дожидался его мистер Самуэль Уэллер, вместе с которым и выбрался он благополучно из ворот знаменитой таверны.

— Поклажа твоего старшины, Сэмми? — спросил мистер Уэллер старший своего возлюбленного сына, когда тот явился на двор гостиницы «Пестрого Быка», в Уайтчапеле, с чемоданом и дорожной сумкой.

— Угадал ты, дядюшка, спасибо на добром слове, — отвечал мистер Уэллер младший, складывая с плеч свое бремя и усаживаясь на чемодан. — Будет сейчас и сам старшина.

– Едет на извозчике? — сказал отец.

— Восемь пенсов за две мили кабриолетной встряски для размягчения костей и полирования крови, — отвечал сын. — Ну что, дядя, как мачеха сегодня?

— Рычит, Сэмми, рычит, — отвечал старик Уэллер, качая головой.

— Это что такое, куманек?

— Блажит твоя мачеха, Сэмми, блажит, провал ее возьми. Недавно приписалась она к методистской сходке. Я недостоин ее, друг мой Сэмми, чувствую, что недостоин.

— Право? Этакой смиренности за тобою не водилось, старичина.

— Да, любезный, послушлив я, смирен стал и кроток, как ягненок. Это, говорит твоя мачеха, делает мне честь. Ты ведь, я полагаю, не знаешь, в чем состоит вера этих методистов? Стоит посмотреть, как они там куралесят: потеха да и только. Ханжи, провал их возьми, лицедеи; и народ вообще дьявольски буйный.

— Запрети мачехе ходить на такие сборища.

— Ветреная голова ты, Сэмми, вихровая башка, — возразил Уэллер, почесывая переносицу большим пальцем. — А что, думаешь ты, — продолжал он после короткой паузы, — что они поделывают там на этих методистских сходках?