Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пикквикского клуба

— Будь ты проклят, изверг! — взвизгнул я во всю мочь. — Я сумасшедший! Провались ты в тартарары!

Богатырским взмахом я отбил деревянный стул, брошенный мне в лицо, схватил его за грудь, и оба мы грянулись на пол.

То была нешуточная борьба. Высокий и дюжий мужчина, он сражался за свою жизнь. Я знал, ничто в мире не сравняется с моей силой, и притом — правда была на моей стороне… Да, на моей, хоть я был сумасшедший. Скоро он утомился в неравной борьбе. Я наступил коленом на его грудь и обхватил обеими руками его мясистое горло. Его лицо покрылось багровой краской, глаза укатились под лоб, он высунул язык и, казалось, принялся меня дразнить. Я стиснул крепче его шею.

Вдруг дверь отворилась, с шумом и гвалтом ворвалась толпа народа и дружно устремилась на сумасшедшего силача.

Секрет мой был открыт, и теперь надлежало мне бороться за свою свободу. Быстро вскочил я на ноги, бросился в самый центр своих врагов и мгновенно прочистил себе путь, как будто моя могучая рука была вооружена секирой. Выюркнув из двери, я одним прыжком перескочил через перила и в одно мгновение очутился посреди улицы.

Прямо и быстро побежал я, и никто не смел меня остановить. Я заслышал шум позади и удвоил свое бегство. Шум становился слабее и слабее и, наконец, совсем заглох в отдаленном пространстве; но я стремительно бежал вперед, перепрыгивая через болота, через рвы, перескакивая через стены, с диким воем, криком и визгом, которому дружным хором вторили воздушные чудовища, толпившиеся вокруг меня спереди и сзади, справа и слева. Демоны и чертенята подхватили меня на свои воздушные руки, понесли на крыльях ветра, заголосили, зажужжали, застонали, засвистали, перекинули меня через высокий забор, закружили мою голову, и я грянулся без чувств на сырую землю. Пробужденный и приведенный в себя, я очутился здесь, в этой веселой келье, куда редко заходит солнечный свет и куда прокрадываются лучи бледного месяца единственно для того, чтобы резче оттенять мрачные призраки и эту безмолвную фигуру, которая вечно жмется в своем темном углу. Бодрствуя почти всегда, днем и ночью, я слышу иногда странные визги и крики из различных частей этой обширной палаты. Кто и чего добивается этим гвалтом, я не знаю; но в том нет сомнения, что бледная фигура не принимает в нем ни малейшего участия. Лишь только первые тени ночного мрака набегут в эту келью, она, тихая и скромная, робко забивается в свой темный уголок и стоит неподвижно на одном и том же месте, прислушиваясь к веселой музыке моей железной цепи и наблюдая с напряженным вниманием мои прыжки по соломенной постели.

В конце манускрипта было приписано другой рукой следующее замечание:

«Случай довольно редкий и не совсем обыкновенный. Сумасбродство несчастливца, начертавшего эти строки, могло быть естественным следствием дурного направления, сообщенного его способностям в раннюю эпоху молодости. Буйная жизнь, необузданные прихоти и всевозможные крайности должны были постепенно произвести размягчение в мозгу, лихорадочное брожение крови и, следовательно, извращение нормального состояния интеллектуальных сил. Первым действием помешательства была странная идея, будто наследственное бешенство переходило в его фамилии из рода в род: думать надобно, что он случайно познакомился с известной медицинской теорией, допускающей такое несчастье в человеческой природе. Мысль эта сообщила мрачный колорит деятельности его духа, произвела болезненное безумие, которое под конец естественным образом превратилось в неистовое бешенство. Весьма вероятно, и даже нет никакого сомнения, что все описанные подробности, быть может, несколько изуродованные больным его воображением, случились на самом деле. Должно только удивляться и одновременно благодарить судьбу, что он, оставаясь так долго незамеченным в кругу знакомых и близких особ, не произвел между ними более опустошительных бед: чего не в состоянии сделать человек с пылкими страстями, не подчиненными управлению здравого рассудка?»

Лишь только мистер Пикквик окончил чтение пасторской рукописи, свеча его совсем догорела, и свет угас внезапно без всяких предварительных мерцаний, шипений и хрустений в знак последнего издыхания, что естественным образом сообщило судорожное настроение организму великого мужа. Бросив на стул ночные статьи своего туалета и кинув вокруг себя боязливый взгляд, он поспешил опять запрятаться под одеяло и на этот раз весьма скоро погрузился в глубокий сон.

Солнце сияло великолепно на безоблачном небе, и был уже поздний час утра, когда великий человек пробудился от своего богатырского сна. Печальный мрак, угнетавший его в продолжение бессонной ночи, исчез вместе с мрачными тенями, покрывавшими ландшафт, и мысли его были так же свежи, легки и веселы, как блистательное летнее утро. После скромного завтрака в деревенском трактире четыре джентльмена выступили дружной группой по дороге в Гревзенд, в сопровождении крестьянина, который нес на своей спине деревянный ящик с драгоценным камнем. Они прибыли в этот город в час пополудни, сделав предварительное распоряжение, чтоб вещи их были отправлены из Рочестера в Сити. Дилижанс только что отправился в Лондон, путешественники взяли места на империале и через несколько часов приехали благополучно в столицу Великобритании.

Следующие три или четыре дня были употреблены на приготовление к путешествию в город Итансвилль. Так как всякое отношение к этому важному предприятию требует особенной главы, то мы, пользуясь здесь немногими оставшимися строками, расскажем коротко историю знаменитого открытия в области антикварской науки.

Из деловых отчетов клуба, бывших в наших руках, явствует, что мистер Пикквик читал записку об этом открытии в общем собрании господ членов, созванных вечером на другой день после возвращения президента в английскую столицу. При этом, как и следовало ожидать, мистер Пикквик вошел в разнообразные и чрезвычайно остроумные ученые соображения о значении древней надписи. Впоследствии она была скопирована искусным художником и представлена королевскому обществу антикваров и другим ученым сословиям во всех частях света. Зависть и невежество, как обыкновенно бывает, восстали соединенными силами против знаменитого открытия. Мистер Пикквик принужден был напечатать брошюру в девяносто шесть страниц мелкого шрифта, где предлагал двадцать семь разных способов чтения древней надписи. Брошюра, тотчас же переведенная на множество языков, произвела сильное впечатление в ученом мире, и все истинные любители науки объявили себя на стороне глубокомысленных мнений президента. Три почтенных старца лишили своих старших сыновей наследства именно за то, что они осмелились сомневаться в древности знаменитого памятника, и вдобавок нашелся один эксцентрический энтузиаст, который, в припадке отчаяния постигнуть смысл мистических начертаний, сам добровольно отказался от прав майоратства. Семьдесят европейских и американских ученых обществ сделали мистера Пикквика своим почетным членом: эти общества, при всех усилиях, никак не могли постигнуть настоящего смысла древней надписи; но все без исключения утверждали, что она имеет необыкновенно важный характер.