Аделаида Герцык - Из круга женского: Стихотворения, эссе

У меня были женские, теплые руки,
Теперь они стали холодные.
Были разные встречи и боли разлуки,
И сердце заклинало несвободное.
Но давно отгорели мои заклинания.
Все, что бывает, — мне жизнью даровано,
Я ни на кого не смотрю с ожиданием,
Не говорю никому речей взволнованных.
Но мне кажется, что жить так дольше не стоит,
И боль во мне неизлечимая, —
Ко мне не подойдет, меня не укроет
Самое святое, любимое.

Благодарю Тебя, что Ты меня оставил
С одним Тобой,
Что нет друзей, родных, что этот мир лукавый
Отвергнут мной,
Что я сижу одна на каменной ступени, —
Безмолвен сад, —
И устремлен недвижно в ночные тени
Горящий взгляд.
Что близкие мои не видят, как мне больно,
Но видишь Ты.
Пускай невнятно мне небесное веленье
И голос Твой,
Благодарю Тебя за эту ночь смиренья
С одним Тобой.

Благослови меня служить Тебе словами, —
Я, кроме слов, не знаю ничего —
Играя, их сплетать причудливо венками
Во имя светлое Твое.
Пошли меня слугой в далекие державы
И засвети передо мной свой Лик.
В веселии моем — увидят Твою славу,
И в немощи моей — как Ты велик.
Дозволь, чтоб песнь моя казалась мне забавой,
А дух сгорал в любви к Тебе — дозволь!
Пока не тронешь Ты души моей бесправой,
Слова немеют в тягости неволь,
А в сердце стыд и горестная боль.

Я хочу остаться к Тебе поближе,
Чтобы всякий час услыхать Твой голос,
Мои руки бисер жемчужный нижут,
Перевить им пышный, зернистый колос.
Этот колос поле Тебе напомнит,
Он, как злак в земле, в моих косах темных.
И одну лишь лилию с горных склонов
Я заткну за пояс, за шнур плетеный.
Твой любимый цвет — голубой и белый,
Твоя Мать, я знаю, его носила.
Видишь, я такой же хитон надела,
Рукавом широким себя прикрыла.
У пречистых ног я сажусь, стихая,
Ярким светом в сердце горит виденье.
Ты любил Марию, но честь благая
Ведь и мне досталась в моем смиреньи.
Став рабой Твоей — стала я царицей,
Телом дева я и душой свободна.
Кипарисный дух от одежд струится…
Ты скажи — такой я Тебе угодна?

Он мне позволил не ведать тайное
И жить не помня, не жалея,
Сказал: пой песни свои случайные,
Я позову тебя позднее.
И я осталась здесь за оградою,
Близ отчего блуждаю дома —
Исполнен горькой мой дух усладою,
Все здесь изведано, знакомо.
Сыграю песню порой недлинную,
Сплету венок из маргариток.
Он мне позволил творить невинное,
Свернув и спрятав вещий свиток.
Смотрю на окна. Стою, недвижимая,
И знаю — так неотвратимо:
Пока закрыто мне непостижимое
(Я вся во власти, в снах природы) —
Хочу — простое, но волю — тайное,
И медлю, торопить не смея…
Пытаюсь снова вязать случайное —
Он позовет меня позднее.

Дремлет поле вечернее, парное,
Рдея навстречу дням грядущим.
Стихает сердце пред ним благодарное,
Перед тихим, глубоким и ждущим.

Рядом желтые сжатые полосы,
Отгорев, полегли в смирении.
И ни шепота трав, ни птичьего голоса
В красном, немом озарении.

Священно поле в час повечерия.
И не нужно слов и моления…
Вся молитва в безбрежном, благом доверии
К небу и смерти, к земле и к рождению.

Я прошла далеко, до того поворота,
И никого не встретила.
Только раз позвал меня кто-то,
Я не ответила.
Не пройти, не укрыться средь черного леса
Без путеводных знамений.
И от взоров тревожных скрывает завеса
Мерцание пламени.
Отчего так печальны святые страны?
Или душа застужена?
Или из дому вышла я слишком рано,
Едва разбужена?

Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?
Те ли мои слова?
Тихо иду по весеннему полю,
Блещет росой трава.
Дом мой в молчаньи угрюм и тесен,
Как в него вступишь Ты?
Хочешь ли Ты моих новых песен,
Нищей моей простоты?
Смолкну, припав к Твоему подножью,
Чуть уловлю запрет…
Быть Тебе верной — прими, о Боже,
Эту мольбу и обет!
Много путей, перепутий много,
Мигов смятенья и тьмы,
Будуль молчать или нет дорогой —
Будет, как хочешь Ты.

За домом моим есть кладбище
На высокой горе, где храм.
Тропинкой крутой обрывистой
Я хожу туда по утрам.
Там пахнет прелыми листьями
И весенней, сырой землей,
Чернеют ряды кипарисные
И глубок священный покой.
Над каждой истертой надписью
Ждал ответа скорбящий взгляд.
Узнали про вас умершие,
Но знанье свое хранят.
Все близки холмы родимые,
И где разделенья черта?
Прижавшись к кресту могильному,
Я учусь призывать Христа.

Душа уязвлена предчувствием ночного,
В нее вошла святая, строгая тоска,
Но я не помню, кто разбил оковы,
Когда и чья отринула меня рука.
Когда мне стало мало солнечных мгновений,
Созвучных флейт и запаха земли,
Когда померкли прежние виденья,
И новые когда проснулись вожделенья,
И новый стыд, как зарево, зажгли.
На этот мир смущенная гляжу я,
Ищу в нем знамений, пытаюсь снять покров,
А строгая печаль ласкает, испытуя,
И ждет, и требует еще не бывших снов.

Пробуждая душу непробудную,
Оковав молчанием уста,
Он ведет меня дорогой трудною
Через тесные врата.
Будит волю мою неподвижную,
Научает называть Себя,
Чтоб была я простая, не книжная,
Чтоб все в мире приняла, любя.
Потеряюсь среди бездорожия —
Зажигает свет в Своем Дому, —
Нахожу опять тропу я Божию,
Среди ночи стучусь к Нему.
Закрепленная Его прощением,
Охраняемая как дитя,
Я живу в сладострастном прозрении,
То задумываясь, то грустя…

Был серый день, и серое дымилось море,
И редкий дождь чуть капал влагою скупой,
Когда ты села на песке с тоской во взоре
И на колени мне склонилась головой
Под бременем земного тяжкого томленья,
Что претворить ты не смогла в небесное горенье.
«Мы лжем, когда мы молимся, — сказала ты, —
Зачем мы говорим: да будет Твоя воля,
Когда нет сил переступить черты
И покорить Ему слепую свою долю?
И ныне дух восстал и рвется из оков.
Я не приемлю рок неотвратимый,
Хочу, чтоб чаша проходила мимо,
А если это дар, — я не прошу даров!»
И я молчал, не знал ответных слов.
Рукой касаясь головы твоей склоненной,
Смотрел, как зыблется седой покров,
И было жаль земли неозаренной…