Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— Отлично сказано, молодой человек, очень хорошо! Разрешите пожать вашу руку… Но — не сочтите за назойливость — меня все-таки интересует, почему вы так толкуете согласие старика.

— Сейчас объясню. Как я уже говорил, воля отца Эржике может заключаться и в том, что он отдаст ее Фогтеи лишь в том случае, если того выберут в парламент.

— Верно, верно, но в конце концов только сам старик смог бы разъяснить это, если б мог говорить.

— Именно потому, сударь, что он говорить не может, дочь имеет право толковать согласие отца так, как позволяют сложившиеся обстоятельства.

На лице Эржике уныние сменялось надеждой. Из разговора мужчин она не пропустила ни единого слова, но беседа доходила до нее как бы процеженная сквозь страданье: голова у девушки гудела, в ней метались тысячи мыслей, сердце то сжималось, то расширялось, в зависимости от того, какие впечатления преобладали в нем. Однако она не имела сил ни вмешаться в разговор, ни встать с места; ею овладело какое-то странное оцепенение.

— Ваши рассуждения невозможно оспаривать, — отвечал врач, — они совершенно правильны. Против них можно возразить лишь одно: все это на практике яйца выеденного не стоит. Избрание Фогтеи не вызывает сомнений. Во всех остальных комитатах депутаты уже выбраны, и до сих пор положение партий было одинаково. Вы должны согласиться, что выборы последнего депутата в пятьдесят втором комитате уже не просто выборы, а последний, решающий бой, в котором либералы и консерваторы будут сражаться не на жизнь, а на смерть.

— Все это я знаю, но не могу понять, почему именно Фогтеи должен победить?

— Вы имеете в виду Бойтоша? Абсолютно невероятно. Либералы значительно беднее, где уж им победить здесь, на последнем бастионе, когда крупные магнаты платят по сто золотых за каждый приветственный выкрик. А другого кандидата от консерваторов, кроме Фогтеи, нет.

Миклош улыбнулся.

— Нет, но будет. Крупные магнаты большие самодуры. Я тоже знаком с одним таким вельможей, он сказал мне: поезжай и трать, все для тебя открыто: мой кошелек, винные подвалы, зернохранилище; покупай души, плати за них столько, сколько просят; нельзя скупиться, когда дело идет о принципах. Что касается имени, это дело второстепенное, ты найдешь его на знаменах, которые пришлют вслед за тобой. Вот почему я и говорю: Мартон Фогтеи не станет депутатом, а Эржике не будет обязана выйти за него замуж.

— Кто знает? — задумчиво произнес врач.

— А я еще раз повторяю: этому не бывать! — решительно воскликнул юноша.

— А-а! Ну и какими же деньгами вы располагаете? Этак тысяч двадцать, тридцать?..

— Примерно миллион.

Услышав огромную цифру, врач попятился.

— Не шутите! Кто же этот расточительный вельможа? Я попрошу наложить секвестр на его средства.

— Граф Габор Илларди.

— О, о! Это другое дело, теперь я верю, что оба наших кандидата отправятся в «кадку». Я хоть сейчас могу поздравить вас как жениха.

В этот момент раздался стук в дверь. В комнату вошел человек в синей одежде. Миклош. обернулся и изумленно вскричал:

— Ну и ну! Как вы меня нашли, дражайший Барко?

— А я, осмелюсь доложить, увидел Муци, вашу лошадь то есть, господин управляющий, ее на дворе поили. Вот я и подумал, вряд ли хозяин с лошадью расстанется, а то бы я вас в городе искал…

— Что хорошего привезли?

— Бумаги от его сиятельства графа.

Миклош жадно пробежал аристократичные каракули Илларди. В письме вельможа еще раз наказывал ему не жалеть денег и сделать все возможное в интересах кандидата от консерваторов, самому же Миклошу он сулил повышение, если тот будет действовать успешно. К письму была приложена доверенность на имя Миклоша, в которой всем служащим графских имений вменялось в обязанность точно выполнять «имеющие законную силу» распоряжения управляющего, коего надлежало по первому его требованию снабжать деньгами, вином и продуктами.

Миклош с живейшим интересом повернулся к Барко.

— Знамена привезли?

— Так точно, привезли. На двух батрацких телегах, вот они, у ворот стоят.

— А что на них написано?

— Что написано? — воскликнул Барко с присущим мелкому дворянину пафосом. — Да здравствует Мартон Фогтеи!

Врач горько усмехнулся. Эржике при звуке этого имени передернуло, как от холода, она вздрогнула, словно ее толкнул сильный порыв ветра. Миклош, опустив голову и кусая губы, принялся быстро ходить взад и вперед по комнате. Наконец он остановился перед больным, долго глядел в помутневшие, омраченные глаза его, словно желая спросить совета, затем с силой топнул ногой об пол и негромко сказал:

— А я в третий раз повторяю…

Положение было серьезным. В страну проникли идеи равенства. В Венгрии вновь стала модной любовь к родине. О, это вечно возрождающаяся мода, которая так быстро нам надоедает!

Матери вечерами заставляли детей молиться за счастье родины, молодежь и в любви руководствовалась преданностью отечеству, дочери консерваторов мечтали о консерваторах-женихах и наоборот; с уст поэтов мелодично лились печальные и нежные, мрачные и бурные напевы о родине… Везде и на всем мелькал изборожденный морщинами скорбный лик родины; и даже тем, кто закрывал глаза, являлся он призывно, зовуще, словно желание, словно мечта, словно божество!

Поэтому и смогла сбросить с себя ветхую траурную вуаль наша общая мать; ее поблекшее, стареющее лицо оживилось, похорошело, засияло: она помолодела, словно испила воды из Леты, согбенная фигура ее распрямилась, мышцы налились стальной силой, слабый, искаженный хроническим кашлем голос стал звонким, и, гордо выставив вперед грудь, она крикнула громко на весь мир: «И я здесь!»

Мы напрягли ноги, ибо почувствовали, как они окрепли. «Что венгру два гроша стоит, немцу за десять отдадим» — такова была национальная политика pars pro toto [71] Часть вместо целого (лат.). . Ученые мужи современного государства сказали бы: «Весьма недальновидная политика», — но как бы там ни было, а она успешно противостояла внешним влияниям.

Но к чему возводить укрепления против самих себя? Наибольшее препятствие для прогресса и равенства заключалось в нас самих, и преодолеть его было величайшей задачей; хорошенько очистить от ржавчины и плесени все железное старье, ненужное выбросить, а годное собрать и выковать из этого материала блестящий меч, сверканье которого воодушевляло, а удар, нанесенный по предрассудкам ночи, воскрешал нацию. Победа давалась нелегко. Разве допустят консерваторы, чтобы ради красного словца из их рук выхватили древко знамени, которое так упорно рвали новые ветры, знамени, защищать которое повелевали им собственные интересы, спесь и предубеждения. В последнем отчаянном напряжении сил выступила, объединилась гвардия перепугавшихся печовичей, когда по стране пронеслась весть, будто число избранных уже либеральных депутатов равно количеству депутатов-консерваторов. Итак, в пятьдесят втором комитате надо было сосредоточить все силы, ибо выиграть значило все выиграть, проиграть проиграть все.