Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Он всю жизнь прожил в почете — и вот теперь его честное имя подвергается нападками Зеленые юнцы всячески издеваются над депутатом из Бойка, называя его «безмолвствующим мамелюком», «немым Ликургом» и бог знает еще как. Что ни говорите, а почтенный Габор Доманди не был лишен самолюбия. Он не требовал высоких постов и славы, но был уверен, что заслужил авторитет и уважение, причитающиеся благородному человеку.

Всякий раз, когда на семью обрушивался очередной удар, госпожа Доманди билась в истерике, а господин Габор, закрывшись в своей комнате, метал громы и молнии. Только мадемуазель Эржи радовалась, потому что… потому что у нее были свои планы.

Но, право же, если мы и не скажем, догадаться нетрудно. Ведь все уже знают — прислуга, родственники, знакомые (только «высокородная» мамаша не хочет видеть!), — что пригожий молодой шатен, родом из одной деревни с господином депутатом, который каждый день является к ним, кротко осведомляясь: «Дома ли почтенный дядюшка?» — вот уже полгода стучится в сердце Эржики, и, по всем признакам, не напрасно. Но боже упаси даже намекнуть на это мамаше! Что же до старого Доманди, то он и не способен ничего заметить. Его ничто не интересует, ничто не волнует. Только бы не отсырел его кошпалагский табак…

Имя молодого человека — доктор Янош Фекете — звучит не слишком романтично и, наверное, не встречается даже в лексиконе Иштвана Надя; тем не менее это славный малый, жаль только, что неудачник.

То ли потому оно так, что юноша незнатен, то ли потому, что прославился своей ученостью. А ведь хорошо известно, что никому не положено знать больше столпов комитатской управы! Получив диплом, молодой юрист стал в уезде помощником исправника, и кто скажет, чего бы он успел добиться с тех пор, если бы знал поменьше.

Однажды комитатские лидеры правительственной партии устроили совещание. Перед ними стоял вопрос: что делать с крайним левым кандидатом в депутаты от Бойка, который имел все основания побить своего соперника и пройти в парламент?

— Арестовать, бросить в тюрьму и не выпускать до тех пор, пока не кончатся выборы. Каждому ясно, что его программные речи полны оскорбительных выпадов против его величества, — говорили заправилы.

— Арестовать! — решило собрание. Арест поручили молодому помощнику исправника доктору Яношу Фекете.

Лицо Фекете залила краска, и, поднявшись со своего места, он красноречиво изложил самый главный, самый священный постулат конституционного государства — право личной свободы.

— Почтенная комитатская комиссия! Палка имеет два конца, а затеянное вами дело имеет две стороны, — сказал он между прочим.

— Возможно, братец, — перебил его один из могущественных олигархов комитата, — но в таком случае из тебя никогда не выйдет вице-губернатор.

И действительно, вице-губернатором Фекете не стал, не стал даже исправником. С этого дня на него обрушились преследования. Как он осмелился усмотреть две стороны там, где благородная комиссия видит только одну? Как осмелился он, ничтожный червь, восстать против колеса, перемалывающего все и вся, колеса, которое вращают владельцы комитатских особняков, обладатели знатных фамилий, старинных традиций и пестрых гербов.

И он поплатился за это: через полгода его выжили из комитата. Пришлось переехать в Будапешт, где с большим трудом он устроился помощником стряпчего в министерстве просвещения.

Правда, интересы у него были иные: Янош Фекете занимался главным образом национальной экономикой, финансами. Но в Венгрии это ровно ничего не значит. Венгр должен постигнуть любую науку, если того требуют его служебные обязанности.

Год за годом он нищенствовал на свои восемьсот форинтов *, но его все еще не повысили в должности. Без протекции влиятельного дяди-депутата, с одним лишь трудолюбием и прилежанием многого не добьешься.

Он пытался заняться литературной деятельностью. Но и тут ему не удалось ухватиться за позолоченные крылья успеха. Он написал объемистую книгу об экономике Венгрии, в которую вложил всю душу, все свои знания, — бесполезно! Ни один издатель не пожелал опубликовать ее.

— Для этого нужно имя, имя, понимаете? — твердили ему.

Янош готов был уже отдать свой труд бесплатно, лишь бы он увидел свет. Но все было напрасно. Не помогло и вмешательство Габора Доманди, который последние дни не расставался с большим свертком — рукописью Яноша. Видно, ей была уготована горькая участь: бороться в шкафу дядюшки Габора с пылью и плесенью, так как автор в отчаянии пообещал выбросить ее в огонь, если она попадет ему в руки.

Но этого никак нельзя было допустить. Вдруг в ней окажется нечто, достойное внимания? Кто знает? Ведь издатели, с тех пор как существует мир, всегда отличались глупостью. Стоит вспомнить хотя бы о «Банк-бане» Йожефа Катоны: * вначале никто из них не хотел верить, что это — жемчужина литературы. Яни Фекете — толковый малый, и эта рукопись еще пригодится ему. Поэтому Габор Доманди не позволит Яни бросить ее в печь. В старости человеку жаль всего, даже тех любовных писем, которые огонь давно превратил в пепел. Он рад видеть любую строчку, написанную им в молодые годы. Что уж говорить о целой книге!

Но сейчас доктор Янош Фекете забыл все: и финансы, и национальную экономику.

Кто пребывает в раю, тот не жаждет попасть даже в Академию наук. Кто плавает в медовом море, тому не страшны несколько капель горечи.

Пусть не продвинулся он на служебном поприще, зато каких успехов добился в отношениях с Эржикой! Еще недавно они говорили о своей любви лишь безмолвными взглядами. От этих взглядов словно мурашки миллиардами разбегались по телу, вызывая сладостный зуд; потом последовали робкие прикосновения, пожатия рук, эти «поэтические узы»… рука держит руку, словно два голубя прижимаются друг к другу… от сердца к сердцу идет электрический ток.

Теперь уже дело дошло до поцелуев. Мать в другой комнате распускает вязаную кофту или выговаривает прислуге, — вот тут-то и совершается преступление. Ведь любовь — это цепь, а тому, кто посажен на цепь, терять нечего, так почему бы не стать ему настоящим вором?!

Но чем благосклоннее становилась Эржика, тем больше росла антипатия к нему у почтенной мамаши. Каждый раз, когда старый Доманди со словами: «Иди-ка, братец, поразвлеки немного мою семью», — отсылал его в гостиную, она встречала Яноша убийственным взглядом и беседовала с нескрываемой холодностью, будто хотела сказать: «Для этого нужно имя, имя, имя!»

А если бы она еще знала о намерениях юноши и о чувствах своей дочери, красивой, обожаемой Эржики!

Самый поэтический заговор против родителей, через который проходит каждая девушка, самое упоительное предательство всплывают наружу. Тайная любовь, даже самая счастливая, всегда ищет способов выйти на свет божий, стать достоянием гласности.