Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

И тогда ему придется встать, чувствуя на себе взгляды всего собрания.

О, если бы депутаты удалились в кулуары или оглохли на полчаса — видели бы только движение его губ, но ничего не понимали!..

К сожалению, этого не произошло. Члены парламента не удалились в кулуары и не оглохли, а сам он не оказался в преисподней. Но все-таки с Габором Доманди случилось во вторник нечто необычайное. Он вернулся из парламента на пролетке весь в жару, скрипя зубами от злости, и первым делом закатил такую оплеуху слуге, открывшему дверь, что тот покатился под стол.

— Как ты посмел, злодей?! — яростно прохрипел Доманди. (Это был первый случай, когда его благородие разозлился по-настоящему.) — Закрой ставни, опусти шторы, чтобы никто меня не видел, даже солнечный свет… Я погиб, погиб! — продолжал он, скрипя зубами. — Ох, с каким удивлением смотрел на меня председатель через монокль! Мороз пробирает!.. Мишка! Подложи дров в камин. Чего же хотел от меня председатель?.. Закрой ворота, запри их накрепко, никого не впускай. Мы попали в большую беду, дорогой Мишка. Если кто-нибудь будет спрашивать меня, Скажи, что здесь такой не проживает или что ты меня не знаешь, — словом, что угодно, но только не пускай. Бррр… Я болен… Положи мне под голову подушку, а другую — на живот. Хоть бы согреться! Попробуй, какие у меня холодные руки. Их пожимали министры. Ох, несчастье…

Преданный Мишка суетился вокруг хозяина, который напоминал привидение своим оловянно-серым лицом и замогильным голосом.

— Ваше благородие, может быть сказать кухарке, чтобы она приготовила вам на живот горячий мешочек?

— Не называй меня благородием, какое там благородие! А главное — не впускай ко мне жену и дочь: я не хочу их видеть.

— Хозяйка с дочкой поехали на обед к хромой баронессе, так что вернутся не скоро. А мешочек я принесу. Или, может, лучше горячий блин, завернутый в салфетку? Мне это раз помогло.

— Ты потому так говоришь, злодей, чтобы потом за мое здоровье съесть это лекарство!

В двери постучали.

— Кто там? Нельзя! — прохрипел со злостью Габор Доманди.

— Телеграмма.

— Возьми, Мишка, и прочитай вслух.

Мишка с важным видом развернул бумагу и по слогам прочел:

— «Глубокоуважаемый патриот!..»

— Осел! Посмотри на адрес.

— «Депутату Доманди, улица Зерге». «Глубокоуважаемый патриот! — продолжал Мишка. — Узнав по телеграфу о том грандиозном успехе, который выпал сегодня на долю вашей классической речи в парламенте, мы гордимся, что аплодисменты нации достались представителю нашего округа. Мы приветствуем в вашем лице выдающегося государственного мужа. Вы — новая сияющая звезда, которая своим ярким светом вдохновляет нас». Подпись: «Бойкское казино».

— Порви и брось в огонь! — воскликнул господин Габор, и, хотя зубы его стучали от озноба, лицо вспыхнуло пламенем.

Снова раздался стук в дверь. Новая телеграмма. Интеллигенция Сурдокхазы выражала свое восхищение речью Доманди и уверяла великого уроженца комитата в своем нижайшем почтении.

— Если будут еще, не вскрывай.

А телеграммы несли одну за другой. Их было все больше и больше, — от магнатов, от объединений, от государственных деятелей с громкими именами, которые совсем недавно с холодным презрением взирали на Габора Доманди и в ответ на его приветствие лишь слегка наклоняли голову. Теперь они посылали ему свои визитные карточки с дружескими пожеланиями. Слуги в ливреях один за другим являлись в скромный дом на тихой мещанской улице Зерге. Мишка мучился догадками, не понимая, что могло произойти.

Но вот широко распахнулась дверь, и в комнату ворвалась сама хозяйка. Она бросилась на шею мужу с той неуемной радостью, с какой когда-то, в былые времена…

В руке госпожи Доманди была зажата вечерняя газета, лицо ее сияло торжествующей улыбкой.

— Габор, дорогой мой… Кто бы поверил, кто подумал бы! Я, только я одна знала, что в тебе скрывается талант.

Габор Доманди на этот комплимент ответил хриплым стоном.

— Тебе плохо, дорогой? Ну конечно, большая радость лишила тебя сил. Какой горячий лоб! У тебя жар! Ну ничего, это пройдет. Так всегда бывает после сильных потрясений. Может быть, сварить тебе липового чаю?

— Нет, нет. Оставь меня одного. Я хочу побыть один.

— О, и не подумаю, дорогой. У меня есть лекарство, которое тотчас же исцелит тебя. Посмотри-ка, что здесь написано.

В вечерней газете крупным шрифтом сообщалось, что «на пост министра финансов единственным серьезным претендентом сейчас является Габор Доманди, в сегодняшней речи которого глубоко и верно трактуется экономическое положение страны. Более того, нам стало известно из достоверного источника, что премьер-министр граф Пал Черени намерен сегодня же предложить ему этот пост».

— Это удивительно, сказочно, Габор! Нет, нет, ведь здесь же написано! Хорошо, что ты пришла, Эржи, прочитай и ты, я хочу убедиться, что все это мне не приснилось.

В комнату вошла стройная девушка с прелестными русыми локонами, алыми, как кораллы, губками и самыми красивыми голубыми глазами, какие только можно себе представить. Она напевала какую-то веселую песенку из оперетты, но нескольких газетных строк оказалось достаточно, чтобы ее беззаботное веселье исчезло, а лицо стало бледным.

— Ты тоже бледнеешь от радости, как твой отец. Тебя все приводит в волнение. Надо быть сильной «и в радости и в горе» — таков ведь и девиз моего дяди по отцу: «In prosperis et asperis». Право же, странно иногда проявляется радость.

А между тем прекрасная Эржика отнюдь не была рада. Она очень хорошо знала, что эти почести отдаляют ее от того, кого она так сильно любила. Если ее отец будет сидеть в красном кресле, ей достанется лишь скамья страданий.

В этот момент старый Габор, который до сих пор лежал на диване, сжавшись в комок, встал перед женой в позе, совсем не подобающей министру.

— Жена! — сказал он, пожалуй, первый раз в жизни твердым голосом. — До сих пор ты командовала мной, теперь же я хочу быть хозяином в доме. И я им буду, честное слово. Ясно?

— Будешь, будешь, Габор. Будешь хозяином всей страны, ваше высокопревосходительство.

— Жена! — глухо и зло произнес Габор Доманди. — Если ты скажешь еще хоть одно тщеславное слово, я задушу тебя. Убирайтесь с моих глаз к себе. Я так хочу, я вам приказываю!

— Но, Габор, ради бога, что ты выдумал?.. Мы должны договориться… с минуты на минуту может подъехать министр. Как ты можешь быть таким легкомысленным! Тебя ослепило счастье, а между тем ты всем обязан мне…

Доманди с дикой яростью топнул ногой. На лбу его вздулись вены. Жена еще никогда не видела его таким:

— Ни слова больше! Убирайтесь!

— Ты и на меня сердишься, папа? — кротко спросила девушка.