Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— И на тебя. Ты причина всех моих бед. Женщины выбежали из комнаты.

— Твой отец сошел с ума! — сказала госпожа Доманди. — Радость оказалась слишком сильна, и сейчас у него какой-то припадок. Но он перебуйствует. Нужно привести все в порядок, ведь может прийти граф. О доченька, какая славная минута! Премьер-министр Венгрии в салоне Доманди!

— Но он может просто написать письмо.

— Нет, нет. У нас, женщин с опытом, огромное чутье. Я верю, знаю, что он будет у нас еще сегодня.

— Ты легковерна, мама. Газетное сообщение может оказаться пустой выдумкой. Я не разбираюсь в политике, но мне все-таки кажется странным, что папа смог произнести такую умную речь.

— Ты ребенок и не понимаешь, что миром правят люди небольшого ума и что счастье любого человека строится на тысяче разных случайностей. Что же касается твоего отца, он человек незаурядный, в нем есть искра божья. Иначе я, дочь Сентиллеши, не пошла бы за него замуж. Да, у твоего отца выдающиеся способности, но беспредельная лень скрывает их.

— Письмо господину депутату, — вошла с докладом горничная.

— Отнеси его благородию в кабинет.

— Никак нельзя, потому что их благородие заперли дверь.

— Надо постучать, он откроет.

— Нельзя, барыня! Их благородие положили перед собой шестизарядный пистолет и клянутся, что убьют первого, кто побеспокоит их. И особенно наказывали молодого барина Яноша, если он вдруг придет, и близко не подпускать к двери.

Хозяйка покачала годовой и сказала:

— Прими письмо и дай его мне.

— Письмо от премьер-министра, лакею приказано вернуться с ответом.

Госпожа Доманди вскочила и сама поспешила в прихожую принять письмо. После долгих просьб ей удалось наконец проникнуть с ним к мужу.

— Что тебе надо? — грубо спросил он.

— Письмо от премьера. Тебе, наверно, предлагают министерский портфель. Ох, Габор, у меня ноги дрожат от радости, и я мысленно читаю строки письма.

— Я не возьму.

— Да ты и в самом деле не сошел ли с ума?

— Клянусь, я не возьму его!

— Не давай ложных клятв и не шути со мной.

Доманди распечатал письмо и стал читать:

«Дорогой мой Габор! После сегодняшнего заседания совета министров, примерно в семь часов вечера, мне необходимо переговорить с тобой конфиденциально. Укажи, где это можно сделать. Уважающий тебя друг

— Черт возьми, — бормотал испуганно Доманди, — дело принимает более серьезный оборот, чем я думал. Ну, Габор, теперь уж ты действительно влип.

Он сел за стол и написал такой ответ:

«Ваше высокопревосходительство! Я плохо себя чувствую и думаю, что не смогу покинуть свою комнату. Но если, чего доброго, вследствие сегодняшней моей речи и по твоей сердечной благосклонности ко мне ты хочешь включить меня в какую-нибудь комбинацию, я должен решительно заявить: не трать на меня своего дорогого времени, столь необходимого отечеству, — я не буду занимать никаких должностей, более того, завтра откажусь и от своего депутатского мандата. Твой преданный слуга

Свой ответ он пододвинул жене и со злорадством сказал:

— На, почитай.

Госпожа Доманди испуганно всплеснула руками.

— Боже правый, ты с ума сошел!

— Я тогда сошел с ума, когда тебя послушался. Впредь буду умнее, только бы пережить этот позор.

— У тебя на сердце какая-то тайна. Что происходит? Будь откровенен.

Но господин Габор Доманди мерил комнату своими медвежьими шагами, и никакими силами нельзя было вырвать у него разумного объяснения, почему он не желает стать министром финансов. Так и не добившись ответа, в глубоком раздумье госпожа Доманди вернулась к себе в комнату.

«Он должен понять, что у него нет причин для отказа, — размышляла она. — Есть люди, которые, заняв высокий пост, быстро теряют авторитет, ореол славы и обречены на позор, но Габор не из таких. Он может только выиграть в министерском кресле».

Не прошло и часа, как возле дома остановилась графская карета: из нее вышел премьер-министр Пал Черени и пружинистым шагом направился вверх по лестнице.

— Эржика, подойди ко мне, дай я приглажу тебе волосы, поправь сборки на платье, держись прямо, выше голову… вот так…

Госпожа Доманди слышала приближающиеся шаги графа, и ее сердце сильно билось.

Женщины приняли достойные позы, и лишь только горничная открыла рот для доклада, как в салон вошел Пал Черени, высокий, стройный человек, с седеющими волосами и аристократическим продолговатым лицом; в глазу у него был монокль, говорил он, слегка грассируя. Одним словом, он обладал всеми качествами, необходимыми для премьер-министра.

— Это большое счастье, — сказала, поднимаясь, госпожа Доманди, — по-видимому, выпало на долю моего мужа!

— О, как раз нет, сударыня. Признаюсь вам, я немного политик и стараюсь избегать риска.

— И это, мне кажется, самый верный путь, — сказала госпожа Доманди нежным голосом, пытаясь скрыть свое волнение, и предложила гостю занять почетное место на диване, покрытом желтой шелковой накидкой, которую она купила еще в Доманде, чтобы вызвать зависть у жены почтмейстера. — Господин граф, имею счастье представить вам свою дочь Эржи.

Эржика покраснела под довольно бесцеремонным взглядом графа.

— Действительно, сударыня, — начал разговор Черени, — всякое дело должны подготавливать истинные дипломаты, которым лучше всего заключить союз.

— Я вас понимаю.

— Это очень приятно, потому что именно с вами я и хочу заключить союз, сударыня.

— Как? Со мной? Против кого?

— Разумеется, против вашего мужа, — с улыбкой сказал граф. — Я хочу с вами вместе заставить его принять портфель министра.

— Это дело нелегкое, — ответила госпожа Доманди, с трудом скрывая свою радость.

— Дело нелегкое, но я думаю, что мы с ним все-таки справимся. Для вас, сударыня, нет ничего невозможного.

От этого тонкого комплимента госпожа Доманди покраснела и с тревогой взглянула на распахнувшуюся дверь, в которой показался господин Габор.

— Господин премьер-министр! Ты здесь?

— Душой и телом, друг мой Габор. Если ты сам не пойдешь, я заберу тебя силой. Я получил твое письмо, но не могу всерьез принять отказ.

— Между тем мое решение непреклонно.

— Подумай только, от тебя зависит судьба всего кабинета. Если до завтрашнего вечера я не найду министра финансов, нам придется подать в отставку. Вчера отказался десятый человек. После твоей блестящей речи ты у нас на первом плане, и, если в тебе есть хоть капля патриотизма, ты не станешь подвергать кабинет и всю страну тяжелым испытаниям.

— Я не вправе занять эту должность.

— Да не говори ты глупостей, черт возьми! Своей речью ты продемонстрировал больше опыта, знаний и способностей, чем все мы, вместе взятые. Друг мой, пойми, есть обязанности, священные для нас.