Карел Полачек - Дом на городской окраине

«Встаньте! Что вы делаете? — испуганно шепчет она. — Вдруг нас кто-нибудь увидит! — И стыдливо прикрывает лицо. — Уйдите! — Вы хотите меня скомпрометировать?»

«О, только слово, одно словцо, дорогая — неужели у вас ледяное сердце?»

«Уйдите, говорю вам! Я честная девушка. Такие слова я даже не смею слушать. Ведь мне бы пришлось потом краснеть перед мамочкой… Уйдите!» — повторила она и топнула ножкой.

«О, только слово, одно словцо, дорогая барышня Флора, и я буду на верху блаженства! Я смею надеяться?»

Она молчит, опустив глаза.

«Очаровательная барышня Флора! — настойчиво продолжает разгоряченный кавалер. — Едва я вас увидел, сердце мое заговорило. Я хотел его успокоить, искал забвения в бурном вихре жизни, — напрасно. Повсюду меня преследовало воспоминание о вас, ваше прелестное личико являлось мне даже во сне. Я понял, что пленен вашими прелестями, очаровательная волшебница… Смилуйтесь же над раненым сердцем! Без вас жизнь для меня лишена всякой привлекательности. Ответьте: я смею надеяться?»

Она прижимает руки к лицу, и молодой человек слышит шепот: «Поговорите с mama…»

«М-тай, м-тай, м-татай…» Танцующие притоптывают и молодецки выкрикивают: «Юх, юх, юхайда!» Некоторые молодые люди выводят своих девиц из трактира во тьму. Учащийся Гарри Пох заказал копченые сосиски с луком, разделался с ними, запил пивом и теперь глубоко задумался: чего бы еще съесть? А бабушка ушла в мечты: ее ухажер получил увядшую розу, которую она вынула из прически. Счастливый юноша прижал этот залог вечной любви к губам… Михелуп взглянул на часы и ужаснулся: «Черт побери, уже полвторого…» В кругу танцующих нарастал шум, один из парней, размахивая складным ножом, вопил как ненормальный. Девицы с визгом бросились к дверям. Трактирщик, вздохнув, с трудом поднялся с места, проковылял к хулигану, встряхнул его за шиворот и пинком выставил за дверь. Покончив с этим, он судорожно раскашлялся: «Оххо! Кхе-кхе! Не дадут покоя, пока кому-нибудь не переломаю руки-ноги. Голытьба чертова, невежи проклятые… Оххо! Кхе-кхе…»

Бабушка заказала бокал вина, ее глаза мечтательно блуждают по зале. Что она видит? Вот ее отец, резко жестикулируя, бранится: «Не позволю! Какая это для тебя партия!»

«Но, papá», — всхлипывает Флора.

«Молчи! Ни слова больше! Неужто для того я всю жизнь трудился как проклятый, всю жизнь экономил, чтобы потом сунуть свое состояние в глотку такому голодранцу? Ха! Ни за что!»

Флора поднимается, ее очи пылают гневом.

«Если вы не дадите мне разрешения, — взволнованно произносит она, — клянусь, я уеду к тетушке и никогда вас больше не увижу!»

«Ради всевышнего! — ужаснулась мать. — Что ты, заблудшее дитя, говоришь?»

«Оставь ее, — твердо произносит отец, — у нее своя голова на плечах. Да… В прежние времена не бывало, чтобы дети поднимали голос против родителей. Вот до чего я дожил…»

Он остановился перед плачущей девушкой и, подняв палец, произнес: «Так помни же, неблагодарная дочь, на мои похороны можешь не являться…»

— Хозяин! — закричал официант. — Тот, из шестнадцатого убрался, номер свободен…

— Вот и хорошо, — обрадовался трактирщик; поднявшись, он подошел к Михелупу. Спросил, не хочет ли тот взглянуть на свою спальню. Бухгалтер согласился. Голова казалась ему слишком тяжелой, скорей бы на боковую. Да и старуха, устав от воспоминаний, объявила, что хочет спать.

Трактирщик открыл дверь номера, и в нос бухгалтеру ударило тухлятиной, как будто здесь сто лет жил пропахший пивом трактирный половой. Вдобавок оттуда несло какими-то насекомыми и мышами. Против дверей висело покривившееся полуслепое зеркало, с ухмылкой отразившее лицо Михелупа. Стены были разрисованы дикими цветами; если приглядеться, можно было на них рассмотреть написанные чернильным карандашом цифры и каракули. В комнате ютились постель с полосатыми перинами и горбатый диван.

— Тут бы вы и могли расположиться, — просвистел трактирщик, — дама может лечь в постель, а пан, надеюсь, удовольствуется диваном. Оххо! Кхе-кхе!

Одолев, наконец, приступ кашля, трактирщик спросил:

— А как быть с молодым паном? Для него у меня нет места.

— Молодой пан, — разъярился бухгалтер, — может лечь хоть на меже в поле.

— Это другое дело. Впрочем, как я заметил, он уже нашел себе девушку. О сне и не вспомнит. Оххо! Кхе-кхе! У молодости свои права… Оххо! Оххо!.. И мы были такими… Желаю спокойной ночи…

И удалился, заходясь удушливым кашлем.

Старуха разделась, улеглась в постель. Михелуп повалился на диван и завернулся в какую-то попону. Но только лег, как заметил, что комната вокруг него вращается. Поначалу медленно, потом все быстрее и быстрее. Он пытался приостановить вращение. Комната на минутку послушалась, но потом начала вращаться в обратном направлении. Бабушка, казалось, этого не замечала — едва успев лечь, она преспокойно уснула, и теперь издавала носом два звука: один — бурчащий, другой — резкий, писклявый.

Музыка в зале без устали наяривала свои «м-цадра, м-тадра, шрум-шрум и тай-рай-рай», а распаренные вином и пивом глотки уныло тянули: «Звездочки, звездочки, зря вы сияете, милый мой сердится, а вы не знаете…» Из залы доносился топот ног, визг и пронзительное звяканье ударных инструментов.

В отчаянии Михелуп обернул голову попоной, только бы не слышать этого воя. Он делал попытки уснуть, но горбатый диван впивался в спину, а невидимые насекомые лихо шли в атаку, выискивая на его теле самые чувствительные места. Столетняя вонь раздражал ноздри, шум в зале не стихал. Весь трактир дергался, вскидывал руки, тряс боками, громко топал и взвизгивал от восторга. Несчастный бухгалтер мечтал, чтобы этот беспокойный трактир провалился в тартарары. Ему почудилось, будто он вдруг оказался в грязном бурлящем потоке. Мучила жажда, голова казалась наполненной какой-то кошмарной слизью. Он сбросил попону и воспаленными глазами стал вглядываться во тьму. Комната еще несколько раз покачнулась и остановилась. Зато на стенах появились огненные надписи. Бухгалтер читал:

Учащийся Индрижик Пох, гуляш 6 кр.

Бабушка Флора Брумлик, гуляш 6 кр.

Учащийся, порция копченой колбасы 3,50 кр.

То же бабушка Флора Брумлик 3,50 кр.

— Учащийся, эментальский сыр 3 кр.

— То же бабушка Флора Брумлик 3 кр.

Появлялись новые надписи. Огненные цифры танцевали. Михелуп лихорадочно подсчитывал итог. Только успел подсчитать стоимость зельца, пива и дебреценского жаркого, как уже подоспела бабушка с рюмкой рому, бокалом вина и тарелкой мясных закусок. Цифры выскакивали как на электрической счетной машинке. Михелуп все считал и считал… столбцы вырастали до гигантских размеров. Взмахом руки он пытался стереть пылающий столбец. Цифры сбежались в угол, рассыпая огненные хвосты искр.