Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

Вино было превосходное, из собственных погребов, — старинное канарское вино, когда-то известное во всех странах; его охотно покупали и здесь, на островах. Вино марки «Монте», темное, ароматное, одно из самых дорогих в Испании, одно из лучших в мире.

Девочка коснулась губами горлышка. Она сделала большой глоток, закрыв глаза, как при поцелуе. И сразу же ей стало лучше. Она хлебнула еще раз и еще, мечтательно улыбнулась… Казалось, за окном, в ночи, кто-то лукаво окликнул ее. Порой плющ, колеблясь от ветра, стучал о стекло своими нежными зелеными пальцами — отросшими побегами, которые скоро подрежет садовник. За сеткой плюща небо подмигивало бесчисленными сияющими глазами. Звезды кружились в веселом хороводе. И в эту ночь они пылали горячее, чем когда-либо на памяти Марты.

О событиях этой ночи, в конце которой Марта опьянела самым прискорбным образом, я рассказала так подробно лишь потому, что позже они переплелись в памяти девочки с остальными происшествиями, относящимися к тем дням, когда мадридские родственники жили в усадьбе.

Годами в жизни Марты не происходило ничего примечательного. Ее шестнадцать лет протекли незаметно и плавно; обычные, спокойные дни перемежались веселыми свадьбами и печальными похоронами. Даже война не нарушила этого мирного ритма. Приезд родственников был первым событием, по-настоящему всколыхнувшим ее душу. Весь дом встрепенулся, и Марте казалось, что она прощается со своей прошлой жизнью, чтобы окунуться в мир новых впечатлений и чувств.

Родные слегка обескуражили ее. Она ожидала, что они будут совершенно иными, чем те люди, которых она знала до сих пор, но различие оказалось так велико, что сбило девочку с толку.

Первый день — день приезда — промчался с молниеносной быстротой. Даниэль играл на рояле. Руки его летали по клавиатуре, и музыкальная комната, темная, несмотря на стеклянную дверь, открытую в сад, стала для Марты странным фантастическим миром, где в сумерках двигались сказочные существа.

Пино нравилась музыка. Умиротворенная, она стояла, опираясь на плечо Хосе, казавшегося рассеянным и мрачным. Доктор дон Хуан одобрительно покачивал головой.

Музыкальная комната была одной из немногих в доме, не подвергшихся переделке к свадьбе родителей Марты. Она представляла собой небольшой зал, битком набитый маленькими столиками с альбомами и увешанный старыми фотографиями.

На стенах висели две гитары и тимпле [13] Тимпле — канарский струнный инструмент типа гитары. , у окна стоял рояль, который по распоряжению Хосе регулярно настраивали, хотя со времени болезни Тересы на нем никто не играл. Теперь толстяк Даниэль пробудил его к жизни. Б комнате находился также диван, заваленный яркими подушечками, совершенно не подходивший к остальной обстановке. Здесь, на этом диване, торжественно именуемом тахтой, будет спать Марта.

Девочка сидела в углу тахты. На фоне окна вырисовывался пышный бюст Онес, она глубоко вздыхала, словно собиралась запеть. Порой Марте казалось, будто она действительно раскроет рот и могучий голос вдребезги разнесет все вокруг. Однако Марта сердилась на себя за то, что воспринимает окружающее в комическом свете и невольная улыбка то и дело появляется на ее губах. Она сердилась оттого, что ее родные кажутся ей смешными. Чаще всего она поглядывала на Матильду, сникшую, печальную и суровую.

Когда концерт окончился, Даниэль повернулся к слушателям, вытирая пот со лба. Секунду все молчали. И вдруг случилось нечто забавное и дикое. В тишине раздался непонятный звук: «Клок-клок-клок-клок…» Это отдаленно напоминало клохтанье кур. Марта никогда не видела аиста и не могла бы описать его крик. Но кто-то определенно передразнивал аиста. Девочка испугалась. Она обвела глазами родных. Все переглядывались… Потом разом заговорили и стали поздравлять Даниэля. Только Матильда казалась рассерженной.

Во время ужина, уже после отъезда дона Хуана, снова послышался этот странный звук: «Клок-клок-клок-клок».

— Что это? — не выдержав, спросила Марта.

Матильда бросила на нее холодный взгляд и продолжала объяснять Пино, что у Даниэля особая диета, ему можно есть только вареное, необходимо много свежего масла и гоголь-моголь на десерт. Завтра Онеста сама приготовит этот гоголь-моголь.

— Нет, милая, — сказала Пино, немного утомленная ее объяснениями. — Висента и без нее справится.

— Тогда я покажу ей, как это делать, — заявила Онеста. — Это особый гоголь-моголь.

Хосе вмешался в разговор:

— Здесь вам придется привыкать к тому, что у нас есть. Я не подозревал, что во время войны Даниэль стал таким привередливым.

— Ах, у бедняжки Даниэля такое слабое здоровье, — сказала Онес. — Люди искусства, вы понимаете…

Хосе взглянул на Онесту и улыбнулся своей особенно некрасивой улыбкой.

— Дорогая тетя…

Онес вскинула руки к щекам, словно хотела закрыть лицо, и вспыхнула, как деревенская жеманница.

— Ах, ради бога, не называй меня тетей!.. Ведь мы почти одного возраста.

— Дорогая тетя. Ты очень хорошо помнишь, что, когда я был мальчиком, мне часто приходилось обедать у вас. Тогда я действительно был болен, но мне никогда не готовили особо. Сам Даниэль говорил, что мне следует привыкать. Я полагаю, что он был прав. Он тоже привыкнет.

Пино обеспокоенно выслушала его и заявила, что ее муж — самый ворчливый человек на свете.

— Столько разговоров из-за какого-то гоголя-моголя!

Хосе покраснел, но продолжал улыбаться.

— Как тебе угодно.

«Клок-клок-клок-клок!» Теперь Марта поняла, что этот звук вылетает из горла Даниэля. Пино тоже повернула голову и удивленно глядела на него. Онес непринужденно объяснила:

— Это нервное расстройство, оно появилось у Даниэля во время войны.

Служанка, молодая толстуха, так старалась сдержать смех, что из глаз у нее потекли слезы; вконец сконфузившись, она бросилась вон из комнаты, но задела подносом о дверь и уронила на пол соусник. Пино, рассердившись, раздраженно обругала ее, потом опомнилась, посмотрела на Матильду и, встретив ее суровый взгляд, расплакалась.

Сцена становилась чересчур напряженной. Марта перевела глаза на Даниэля и заметила, что ее дядя погружен в созерцание ног служанки Кармелы, которая, нагнувшись, смущенно подбирала осколки посуды и тряпкой вытирала пол. Онес и Матильда как ни в чем не бывало продолжали молча есть, а Хосе уговаривал Пино выпить глоток воды.

Через минуту, прошедшую в сосредоточенном молчании, раздался пронзительный голос Даниэля:

— Завтра я сам объясню кухарке, как готовить мой гоголь-моголь…

Хосе снова покраснел.

Марта сидела как на иголках. Она не спускала глаз с Матильды, но поэтесса, казалось, не замечала ее. После ужина Матильда предложила: