Людмил Стоянов - Мехмед Синап

Люди смотрели вниз, на свои села, и ждали распоряжений Синапа. Они расположились огромным лагерем. Под дерюгами и навесами из листьев, у костров, над которыми варилась скромная пища, ютилось множество народа: женщин, детей и стариков, гудевших, как пчелиный улей; встревоженные, хмурые, они целиком были захвачены мыслью о своем доме.

— Эй, братья ахряне! — кричал Мустан байрактар. — Собирайтесь прощаться со знаменем, которое пять лет водило нас в огонь!

Все толпились вокруг огромного костра, желая видеть, что это будет за прощанье со знаменем на высоком древке, которое трепетало на легком ветру, как перед битвой. Мустан склонил его к буйным языкам пламени, они схватили его, как живые, оплели кругом и поглотили... Блестящий красный шелк задымился, свернулся складками и исчез в воздухе; догорало лишь древко, все еще дрожавшее в руках Мустана.

Все понурили головы.

— Синап! Синап! Атаман! На кого ты нас покидаешь? — кричала толпа.

Синап вскочил на коня и помчался к скалам, где его люди отбивали приступ султанских войск. Патроны были на исходе — он теперь только увидел всю свою беспомощность. Пушка продолжала монотонно бухать, и белые палаши жандармерии внизу, в ложбине, красноречиво говорили о том, что Синап уже не хозяин Чечи...

К нему подбежали:

— Атаман! Атаман! Твой конак горит!

Синап вздрогнул, словно внезапно пробужденный от сна. Он вспомнил, что третьего дня оставил свою жену и детей, убежденный, что к вечеру неприятель будет отброшен и он опять будет с ними... Но он не вернулся. Сердце его сжалось, как обгоревший листок, в глазах потемнело... они там, в пламени, и он не может помочь им... Да так ли это? В самом ли деле не может?

Пожар разрастался. Весь конак был окутан дымом. Подожжены были и другие дома. Горело все село.

Синап спускался потаенными тропками, известными ему одному, вниз, мимо реки, мимо сукновален и лесопилен с одной мыслью: спасти детей и Гюлу.

Горы безмолвствовали. Скалы нависали холодно и грозно, высоко над ними вились орлы.

— Орлы! Орлы! — думал Синап. — Кончилось наше царство. И для вас, вольные братья мои, настанут скоро плохие времена!

Но главной его мыслью было одно: скорей добраться, предотвратить беду.

Он не замечал ни скал, ни ближних редких кустов; не слышал даже реки, шумевшей где-то глубоко внизу. В гулкой тишине отдавался только цокот конских копыт, стук их о камни, срывавшиеся затем вниз...

— Ну же, Караман, ну, еще немножко! — похлопывал он своего стройного жеребца, слегка дергая повод и устремив глаза вперед.

Он спешил подняться наверх, на гребень горы, увидеть, что там делается... Сердце его билось так, что, казалось, вот-вот разорвется.

Он не мог простить себе, что не увел своих наверх, в лагерь, к прочим женщинам. В беде все равны, там они были бы в безопасности... А теперь — кто знает, не пленники ли они этого старого пса, который будет измываться над ними! Он весь дрожал, мысли его мешались.

Вдруг перед ним открылось село, и в верхнем конце его конак... Он весь был окутан дымом, только из окон вырывались длинные белые языки, огонь подползал к застрехам, бегал по галлереям. Кровь застыла в жилах Синапа; он невольно пошатнулся, и конь его зафыркал, ошеломленный, как и Синап, необыкновенным зрелищем. Синапу показалось, что в дыму, на нижней галлерее, мелькает женский силуэт с двумя детьми на руках — силуэт Гюлы, просящей пощады у палачей...

Дым облаками поднимался к небу, его длинные торжественные струи застилали лес и высокие скалы. Мехмед Синап гнал коня изо всех сил, пока весь конак, охваченный безумной вакханалией огня, не рухнул с треском и шумом, как рухнула и вся жизнь Синапа.

Тут, у самой реки, он увидел другого всадника, который тоже мчался к конаку, и в этот миг ему почудилось, что перед ним выросла сама судьба, бросающая ему вызов.

Всадник остановился и, отступив шагов на десять, крикнул громким голосом:

— Слушай, человече, я дам тебе повидаться со своими, ибо так повелевает закон аллаха, и я знаю, что ты в моих руках.

Мехмед Синап разрядил свой пистолет, и всадник зашатался на коне, но удержался и отступил еще дальше, за скалы.

— Я знаю, Ибрагим-ага, что ты исполняешь закон аллаха, и потому предоставил моей жене и детям жариться в огне!

— Молчи, собака из собак! Не я, а ты оставил ее, ибо ты безрассуден, как сумасшедший или пьяный, не сознающий, что он делает!

— Я знаю, что делаю, Ибрагим-ага, ты лучше о себе подумай: кому ты служишь? Грабителям, тем, кто печется только о своей выгоде!

Синап подался за каменные постройки у дороги и крикнул:

— Мы еще встретимся и сведем счеты с тобою!

— Ого-о! Ну, желаю тебе удачи! — выкрикнул Кара Ибрагим.

— Вы у меня будете пашами и мухтарами! А падишах будет пасти наших телят!

— Чего ты еще хочешь? Разве ты не видишь, что дело твое табак!

На это последовал ответ:

— Пусть мое дело табак, но и твое не лучше. Такое теперь время, Ибрагим-ага: у кого нет, тот будет брать у имущего, если не добром, то силой, — это мне говорит моя голова, а она не обманывает...

— Смотри, до чего довела тебя твоя голова...

— Может быть, все и потеряно, Ибрагим-ага, но честь спасена, честь Мехмед Синапа!..

Кара Ибрагим тронул коня и отступил еще.

Мехмед Синап помчался к конаку и исчез в дыму пожарища. Он спрыгнул с коня и стрелой кинулся в огонь. Башня с верхними галлереями, стены — все обрушилось и засыпало нижние комнаты. Он ходил в полубесчувствии, с обожженными волосами и бровями, пока не споткнулся о что-то мягкое. Он всмотрелся, с минуту стоял, как окаменелый, потом прислонился к стене, чтобы не упасть.

Пушка продолжала стрелять. Мехмед Синап слышал выстрелы; снаряд ударил прямо над ним, пробил стену и разорвался где-то снаружи с глухим подземным грохотом. Стены шатались, трещали... Переступая через кучи земли и разбитые балки, Синап выбрался во двор. Он был как пьяный от дыма, едва разыскал коня и с трудом сел на него. Поехал медленно, не оглядываясь, как человек, который свел счеты с жизнью... а позади пожар бушевал со страшной силой, и вскоре на месте высокого конака должна будет остаться лишь куча пепла...

Когда он доехал до моста через реку и начал подниматься в гору, к скалам, в том самом месте, где он недавно выстрелил в Кара Ибрагима, в кустах послышался свист. Неожиданно грохнуло несколько ружей...

Мехмед Синап почувствовал легкое жжение в груди, потом у него потемнело в глазах... в одно мгновение он понял, что смерть пришла, что сердце его замирает и что вот...

Тело в бессилии обмякло, повисло на седле. Конь несколько мгновений постоял в недоумении, дрожа от зловещего предчувствия, потом, услышав позади себя шаги и человеческие голоса, быстро помчался в гору и исчез в лесу.