Стивен Крейн - Алый знак доблести. Рассказы

Спустя некоторое время Джонс тоже в высокой степени обнаружил способности к красноречию и остроумию. Его друзья посмеивались.

— Теперь заговорило виски, — заметил Бликер.

Джонс стал серьезным и пылким. Он произносил речи на разные темы. Его лекции казались ему самому впечатляющими. Его возбуждала сила собственных слов. Он был целиком увлечен ими. Прочие соглашались с ним решительно во всем. Бликер был почти ласковым и рассудительно вставлял здесь и там свое словцо. Когда Джонс становился слишком уж напористым, остальные поддакивали ему еще покорнее. Они старались успокоить его дружескими восклицаниями.

Но вот настроение Джонса внезапно изменилось. Он принялся с упоением распевать популярные песенки. Он поздравлял собутыльников с тем, что они находятся в его обществе. Его пыл увлек остальных. Все начали весело брататься. Подразумевалось, что все находящиеся здесь — правдивые и нежные души. Да, они ушли из жестокого мира, наполненного бесчувственными людьми…

Когда кто-нибудь пытался объяснить, чем и как его обидели в окружающем мире, его утешали голоса, проникнутые самой жгучей симпатией. Они наслаждались своим временным уединением и безопасностью.

Неожиданно какой-то вдрызг пьяный субъект, шатавшийся в салуне, отворил дверь в их комнатку и сделал попытку войти. Тотчас все вскочили с мест. Они готовы были задушить всякого, кто осмелится вторгнуться на их островок. Они подталкивали друг друга, споря о том, кто возьмет на себя первый удар в схватке.

— Ох! — воскликнул пьяный, покачиваясь и щурясь на всю компанию. — Да неужто здесь отдельный кабинет?

— Именно так, Уилли, — отвечал Джонс. — А ты сматывайся отсюда, пока мы тебя не выбросили…

— Да, выбросим! — подхватили остальные.

— Ой! — произнес пьяный. С минуту он огорченно взирал на них, а затем удалился.

Все снова уселись. И Келси почувствовал, что ему следовало бы доказать остальным свою преданность, отколотив нахала.

Часто появлялся бармен. «Эй, ребята, давайте ваши кастрюли», — говорил он шутливо, собирая пустые стаканы и вытирая стол салфеткой. Благодаря стараниям Джонса в маленькой комнате стало шумно. Табачный дым клубился, завивался кольцами вокруг человеческих тел. Под потолком стояло густое серое облако.

Каждый старался как-то по-своему объяснить, почему он совсем не к месту в окружающем мире, о котором уже говорилось. Все они обладали различными добродетелями, которые отнюдь не ценились теми, с кем им приходилось обычно соприкасаться; они были созданы, чтобы жить в тени деревьев, в стране, где царят мир и спокойствие. Сойдясь впятером, они блаженствовали, имея возможность высказывать свои сокровенные мысли, не опасаясь быть неправильно понятыми.

Чем больше пива поглощал Келси, тем сильнее бушевала в его груди отвага. Теперь он знал, что способен на высокие дела. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь из собутыльников обратился к нему за помощью. В его воображении возникла соответствующая сцена. Он был великолепен в своем порыве дружбы.

Он разглядывал сияющие лица вокруг и сознавал, что если сейчас же настанет момент для великого самопожертвования, то он решится на него с восторгом. Да, он спокойно уйдет в небытие или хоть обанкротится под хвалебные возгласы своих сотоварищей, прославляющих его многочисленные достоинства…

За весь вечер не было ни единой перебранки. Если кто-либо на мгновение возвышал голос, другие немедленно уступали.

Они обменивались комплиментами. Так, например, старый Бликер принялся рассматривать Джонса, и вдруг его прорвало: «Джонс, да ведь вы самый лучший парень, какого я знаю!» Румянец удовольствия залил щеки Джонса, но он сделал скромный, протестующий жест маленького человека.

— Не разыгрывайте меня, старый дружище, — сказал он со всей серьезностью. Тут Бликер закричал, что это вовсе не шутка. Оба встали и взволнованно пожали друг другу руки. При этом Джонс задел за стол и разбил стакан.

Последовали всеобщие рукопожатия. Братские чувства витали в комнате. То был настоящий взрыв дружеских переживаний.

Джонс запел, отбивая такт точно и с достоинством. Он всматривался в глаза своих друзей, стараясь пробудить музыку в их душах. О’Коннор горячо присоединился к нему, но затянул другой мотив. В дальнем углу старый Бликер держал речь.

В дверях появился бармен:

— Эй, ребята, вы что-то уж слишком расшумелись. Мне пора закрывать заведение, а вам пора домой. Уже второй час.

Они затеяли было спор. Но Келси вскочил на ноги.

— Час ночи! — воскликнул он. — Чертовщина! Мне надо бежать…

Громко запротестовал Джонс. Бликер прервал свою речь. «Мой милый мальчик…» — начал он. Но Келси уже искал свою шляпу.

— Мне надо в семь на работу, — сказал он.

Прочие смотрели на него неодобрительно.

— Что ж, — вымолвил О’Коннор, — если уходит один, мы тоже можем уйти…

Они с грустью разобрали свои шляпы и вышли вереницей.

Холодный уличный воздух навеял на Келси смутное беспокойство. Он почувствовал, как горит у него голова. А ноги — ноги были как ивовые прутья.

Мигали редкие желтые огни. Шипела большущая электрическая лампа у входа в ночной ресторан. Звонки конки раздавались на другом конце улицы. Над головой с грохотом промчался поезд надземной дороги.

На тротуаре они торопливо расстались. Они изо всех сил пожимали друг другу руки, уверяя в последний раз в своей пламенной и почтительной дружбе.

Добравшись до своего дома, Келси стал продвигаться с осторожностью. Мать оставила полупогашенную лампу. Один раз он споткнулся по пути. Остановившись, он прислушался: из комнаты матери доносился легкий храп.

Некоторое время он лежал с открытыми глазами и думал о вечеринке. Приятно было сознавать, что он произвел хорошее впечатление на этих славных ребят. Он чувствовал, что провел самый прекрасный вечер в своей жизни.

Наутро Келси был очень зол. Матери пришлось долго трясти его, что показалось ему величайшей несправедливостью. К тому же, когда он вышел, моргая, на кухню, мать заметила:

— Вчера, Джордж, ты оставил лампу гореть всю ночь. Сколько раз должна я повторять, чтобы ты не забывал тушить лампу?

Большую часть завтрака он провел в молчании, раздраженно помешивал кофе и глядел в дальний угол комнаты — глаза у него горели. Стоило только моргнуть, и ему казалось, что веки его потрескивают. Во рту был странный вкус, будто он всю ночь напролет сосал деревянную ложку. К тому же настроение было неистовое. Так и хотелось наброситься на кого-нибудь.

Наконец он яростно выпалил:

— Будь проклято это раннее вставание!

Мать подскочила, как будто в нее выстрелили:

— Послушай, Джордж… — начала она.