Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

Добежав до дома Леони, он влетел на террасу и обоими кулаками принялся барабанить в дверь. Мать, встревоженная, полуодетая, открыла ему. Он вошел, захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной, едва переводя дыханье.

Карл вернулся домой только утром. Остаток ночи он пропьянствовал в притонах Фор-Бержерака. Глаза его покраснели от бессонницы, но он казался более бодрым и веселым, чем обычно. Периоды нервного возбуждения бывали у него довольно часто, но вслед за ними наступала депрессия, полный упадок сил, беспричинная тоска, свойственные неврастеникам, у которых душевное состояние отличается неустойчивостью. Окружающие не страдали от этих перемен в настроении Карла: каждый раз, когда он чувствовал приближение мрачной хандры, он заранее уединялся; но великий боже! — как мучительна была эта тоска, это резкое падение жизненного тонуса! Все тело ныло, тревога тисками сжимала грудь, кровь казалась насыщенной смертельным ядом, постепенно отравлявшим душу. Тогда он начинал пить. Потом наступал период подъема. Он спешил воспользоваться этими днями для того, чтобы уладить дела, заработать себе на жизнь, о чем-то подумать, что-то создать — чтобы утешить себя иллюзией, что он не паразит, не лишняя, бесполезная деталь в механизме бытия. Живое существо всегда бунтует против неподвижности, всегда восстает против некоторых черт собственной природы, сближающих его с миром растительным, с травами, грибами, плесенью...

В то утро, когда он вошел в маленькую столовую, его встретил свежий запах простокваши, приятнейший аромат сдобных, еще горячих булочек и сверкающий красками натюрморт, состоящий из подрумяненных кассавов [43] Кассавы — лепешки из маниоковой муки (прим. автора). , плодов авокадо, бананов и манго.

Завтрак ждал его. Леони искоса взглянула на сына. Ей очень хотелось дать ему нагоняй — просто для порядка, чтобы показать, что она по-прежнему здесь хозяйка. Но она чуть заметно улыбнулась, опустив голову, и ничего не сказала.

— Здравствуйте! — сказал Карл.

«Здравствуйте» — всегда самое новое слово на земле! Произнося его в то утро, Карл не только приветствовал свою мать, такую славную женщину, и брата, сидевшего с утомленным видом, — нет, у Карла было чувство, что он приветствует все живущее в мире, всех старых и вновь обретенных друзей: солнце с румянцем во всю щеку, шершавые деревья, горбатую гору с выпирающими ревматическими суставами, утренний бриз, мошкару, которая спозаранку толчется в воздухе, плоды на столе и птицу, что сидит на короссолевом дереве в своем щегольском фраке и с важностью певца-виртуоза поглядывает вокруг. Карл ощущал удивительную легкость, как будто вернулось на миг безмятежное утро его уже далекого детства. Он сел, счастливый, что может отдохнуть у домашнего очага, и принялся за еду. Леони тоже была в хорошем настроении.

— Эдгар должен сейчас вернуться и отвезти нас в Фон-Паризьен, — объявила она. — Почему бы и тебе, Карл, не поехать с нами? Теперь как раз идет сбор урожая, и, как адвокат, ты наверняка нашел бы несколько выгодных клиентов. Это лучше, чем без толку слоняться по Порт-о-Пренсу...

— Я подумаю, — ответил Карл.

— Почему не решить сразу? Что тебя останавливает? Эдгар приедет с минуты на минуту. Нужно быстро решить.

— А куда мне торопиться? Если нужно ехать в Фон-Паризьен только для того, чтобы встретить еще каких-нибудь Дезуазо, я, пожалуй, предпочту остаться...

Леони не настаивала. С Карлом всегда приходится быть начеку, говорить еще осторожнее, чем с двумя другими сыновьями, иначе, того и гляди, совсем его отпугнешь. О, конечно, она и в разговоре с ним держалась непререкаемо-властно, но прекрасно знала, что с этого сумасброда все станется: в любой миг возьмет и исчезнет, даже адреса не оставит... А если Карл порвет с семьей, авторитет Леони потерпит крах. Леони привыкла, чтобы все вокруг плясали под ее дудку, и очень не любила терпеть поражения. Быть может, она уже смутно ощущала приближение старости? Годы укрощают самые строптивые характеры. Все три ее сына остались холостяками — очевидно, так и не женятся никогда; значит, ни одной невестки, ни одного внука, которыми можно было бы покомандовать на старости лет.

Не за горами тот возраст, когда для себя лично уже не на что надеяться. Избрание Невера Дезуазо было последней прихотью Леони, последний раз показала она свою силу. Ей оставалось теперь одно: быть советчицей своих сыновей, направлять их дела и мысли. Когда речь шла о сыновьях, ее честолюбию не было границ. Какие только бои не предстояло им выдержать в тех политических джунглях, в которые она их толкала! Зная собственную ловкость и дерзость, она рассчитывала добиться для них многого, очень многого. Диожен, если только им как следует руководить, может пробить себе дорогу к высоким церковным постам. Даже на Карла она не хотела махнуть рукой.

Эдгар появился в десять часов утра. Семья собралась во дворе, под короссолем. Леони уселась в качалку, как в председательское кресло.

— ...Эдгар, говорят, тебя посылают туда в связи с делами ГАСХО. Говорят также, что скоро поведут кампанию против воду, что людей силой заставят отказаться от их лоасов... Я хотела бы, чтобы вы были со мной откровенны. Разумеется, вы избрали себе такие профессии, что приходится выполнять приказы высокого начальства, но всегда можно найти способ не делать того, что тебе не по душе, или уж по крайней мере выполнять приказы на свой лад... Если люди правду говорят — значит, от вас потребуют поднять руку на то, что составляет душу этой глухомани. Молодость безрассудна. Вспомните же, что у нашей земли есть свои обычаи, свои тайны, свои святыни, и всякий, кто посмеет их осквернить, будет сурово наказан! Вы, конечно, считаете себя взрослыми, но, разрази меня гром, я-то знаю, что вы еще дети. Если вы осмелитесь кощунственно посягнуть на то, что дорого народу, знайте: таинственные силы этой страны обрушатся на вас, повергнут в прах, отшвырнут, как жалких марионеток, — или вас там просто-напросто убьют. Благодарите небо за то, что у вас такая мать, как Леони Осмен! Я знаю, вы не можете ослушаться начальства, но обещайте мне ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мной. Поверьте, дети, только гвинейская негритянка Леони сможет уберечь вас от опасности!

И долго еще шла беседа под старым короссолевым деревом.

— ...Эй, мальчик! Я кому велел пойти за кормом для свиней? Ты еще до сих пор не ушел?..

«Мальчик», иначе говоря Жуазилюс, искоса взглянул на «старую макаку» — на своего собственного крестного, генерала Мирасена. Жуазилюс метнул на него яростный взгляд, но не стал дожидаться нового окрика и убежал.

Генерал Сен-Фор Мирасен, «геал» Мирасен, как называли его в деревне, развалился в пестром гамаке; в руке он держал веер, на животе лежала глиняная трубка, на коленях — ременный кнут; обтянутый полотняным гамаком зад грозно навис над землей. Беззубый, ввалившийся рот Мирасена беспрерывно шевелился. У «геала» были потрясающие усы с загнутыми к носу кончиками, похожие на изящную фигурную скобку; густые завитки топорщились и лезли в рот; казалось, Мирасен, без устали жует растущую во рту шерсть. Вот длинная тощая рука свесилась вниз, пошарила по земле, цепкие тонкие пальцы схватили бутылку полынной водки, подцепили серебряную чарку — на миг сверкнула внутри позолота — и доставили добычу в гамак. Мирасен налил себе водки, выпил, поморщился, сплюнул струйкой коричневой слюны и, будто продолжая бесконечный монолог, снова зашевелил губами.