Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

Жуазилюс улыбнулся, торопливо поставил корзину на землю, присел на корточки и затараторил:

— Они приехали сегодня под вечер... Сняли большой дом мэтра Вертюса Дорсиля... У них красный автомобиль... На двух грузовиках привезли вещи и мебель... С ними — толстая мадам...

Это было уж слишком! Чтобы в город сразу явились и поп и лейтенант! Да еще поселились в одном доме!.. Любопытство разгоралось, как пламя в сухих камышах. Все говорили разом. Немного погодя посетители стали прощаться: каждый спешил поскорее разнести по деревне потрясающую новость.

Данже Доссу остановился в нескольких шагах от городка, у самой дороги, под сенью дерева.

Кто не знает гигантского бавольника с выступающими из земли корнями, того самого, чья тень в вечерний час похожа на силуэт морской птицы? Горе тому, кто не обойдет его стороной; нельзя наступать даже на тень этого дерева, потому что на нем обитают самые зловредные «красноглазые духи»!

Данже расположился со всеми удобствами. Он сел между огромными корнями, похожими на его узловатые руки и точно такого же грязно-черного цвета, как его лицо. Положил на землю палку, снял сандалии, вынул из котомки трубку и принялся старательно ее прочищать. На ветвях дерева висели обычные жертвоприношения: сосуды из выдолбленных тыкв с напитками, еда, всякие пестрые предметы, а поближе к верхушке, кишевшей мириадами насекомых и ящериц, — чучела птиц. На самой верхней ветке виднелся распятый орел-стервятник. Внизу в стволе зияло черное дупло — разинутый рот прожорливых и завистливых богов.

Плоское лицо гангана жило напряженной жизнью. Казалось, эта физиономия с подвижными, по-бычьи крупными чертами, всегда смеялась тихим отрывистым смехом; у губ лежала едва приметная надменная складка.

Послышались легкие торопливые шаги. Приближалась молодая женщина, стройная, гибкая, в самом расцвете вызывающей красоты. Чтобы облегчить себе шаг, она подобрала и подоткнула за пояс грубошерстную юбку — виднелось полное бедро, мускулистое, чуть влажное от пота. Женщина остановилась, застыла в нерешительности. Под тонким, потертым спереди корсажем вздрагивали круглые, ничем не стесненные тяжелые груди. Трепетал от прерывистого дыхания выпуклый живот, обтянутый черным платком, повязанным вокруг талии. Быстрым взглядом женщина обвела окрестность. На красноватом лице была написана робость и тревога, ноздри раздувались — живая чувственная маска Венеры с берегов южного Нигера — «Земля, вскормившая Человечество»...

Казалось, она не смеет подойти слишком близко к дереву — обиталищу богов. Страх и тяжелое дыхание придали всем изгибам ее тела скульптурную рельефность.

— Мирасия!

Из-за корня показалось лицо Данже Доссу.

— Мирасия!

Она отозвалась невнятным возгласом, но не тронулась с места. Голос Данже Доссу загремел — низкий, грозный, повелительный и свирепый, как эхо потока в Трехречье.

— Черт возьми, ты что, не слышишь? Я зову тебя, Мирасия!..

Повинуясь голосу, женщина быстро двинулась к дереву, потом замедлила шаг, заколебалась и встала как вкопанная у самой тени бавольника.

— Иди сюда, тебе говорят!

Наконец она решилась и подошла. Данже Доссу смотрел на нее пристальным взглядом.

— Мадемуазель Александрина водила тебя к тем людям?

Мирасия утвердительно кивнула головой.

— Они тебя наняли?

Опять кивок.

— Ты помнишь, что тебе нужно делать?

— Да, брат Данже, — пробормотала женщина.

Точно загипнотизированная взглядом колдуна, она сунула руку за корсаж, вытащила какую-то белую тряпицу и протянула ее гангану. Он схватил этот кусок ткани обеими руками, поднес к глазам, развернул.

— Сорочка священника? Уже успела раздобыть?

Она снова кивнула. Лицо Данже Доссу просияло.

Он выпрямился, не вставая с колен, откинулся назад, прислонился спиной к корню и, судорожно сжимая в руке сорочку, стал издавать гортанные звуки. Потом запрокинул лицо вверх, к листве бавольника, и засмеялся загадочным смехом. Он сбросил куртку и сорвал с себя темно-красную засаленную рубашку, грязнее всей остальной одежды. Отшвырнул ее далеко в сторону и обтер влажный торс сорочкой, которую дала ему Мирасия. Мирасия, присев на корточки, с ужасом смотрела на него.

Данже Доссу трижды хлопнул себя по груди:

— Я Данже Доссу! Пусть попробуют помериться со мной силами!

И остановил на Мирасии тяжелый взгляд.

— Иди сюда! — приказал он.

Она поползла было к нему на коленях, но остановилась на полпути.

— Сюда, черт возьми!

Повинуясь мановению его руки, она легла на землю. Он склонился над ней, задышал в лицо. Потом, с протяжным стоном, с каким-то отрывистым ржаньем, рухнул на нее.

На корнях обиталища красноглазых духов он посвящал тело Мирасии кровожадным богам. Обрядом сладострастия он заранее праздновал свою победу над чужаком-священником, который явился сюда, чтобы отнять у него власть. Ужу не бывать кайманом! Он ощущал победу всем своим телом. Он останется Данже Доссу, ганганом, «донпедро», доверенным лицом грязных сил. Он тайно поможет священнику сломить всех водуистских жрецов в этом крае, всех до последнего. Даже сам Буа-д’Орм — и тот будет низвергнут! А тогда он, Данже Доссу, победит священника — и станет единственным и непререкаемым духовным вождем. Он установит свою власть над озерным краем. Богатый и могущественный владыка, он будет командовать всеми и распространит свое влияние на высшие политические сферы, вплоть до столицы! Ведь он владеет отныне нательной рубашкой отца Диожена Осмена!

Одетый в синий форменный мундир со всеми регалиями, Жозеф Буден, окружной начальник, сидел на земле и злобствовал. Вокруг волновался беспредельный океан листвы, и казалось, горизонт мерно покачивается под вечерним бризом, словно корабль в бортовую и килевую качку. Во дворе едва слышны были торопливые, осторожные шаги, домочадцы Жозефа Будена боялись привлечь его внимание: в гневе окружной начальник бывал поистине страшен. На нашем герое был доломан, распахнутый на голой тощей груди. Он сидел прямо в пыли — в новеньких кавалерийских штанах и начищенных кожаных крагах. Рядом лежала каска защитного цвета, на заду висел огромный кольт. Жозеф яростно колотил по земле стальным мачете, поднимая каждым ударом столбы белесой пыли...

Разумеется, его и раньше ненавидели молчаливой ненавистью, прикрытой лицемерными улыбками, но с тех пор как в округе появились воры, а он оказался бессильным с ними справиться, — на него стали смотреть как на пугало, скорее смешное, чем страшное.

Пугало, на котором прожорливые птицы вьют гнездо! Ведь ни для кого не секрет, что воры обобрали его собственный сад. Прощай, гордая осанка и звон серебряных шпор! Теперь все от мала до велика твердят, что тот, кого называли «страшный Жозеф Буден», — фитюлька, ничтожество! Теперь люди смеются ему в лицо, а мальчишки распевают оскорбительные куплеты. Потому-то и сидел Жозеф Буден в пыли, свирепо вонзая в землю свой мачете.