Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

Но о детстве и первоначальном развитии характера Александра Васильевича Светлова, как и вообще о нем самом, мы намерены поговорить, при случае, подробно, в особой главе, как о главном действующем лице нашей истории.

Около двух часов пополудни приезжий Светлов открыл, наконец, глаза и с приятностью потянулся. Александр Васильич отлично выспался и был в самом веселом расположении духа. В доме царствовала теперь невозмутимая тишина. Старики Светловы, утомленные отчасти радостью, отчасти хлопотами этого утра, тоже легли вздремнуть перед обедом; они рассчитали, что отдых даст им возможность вполне воспользоваться вечером, чтоб поговорить с сыном. Под влиянием тишины Александр Васильич только что стал впадать в раздумье, как вблизи от него кто-то робко сморкнулся. Он повернулся на другой бок и с удивлением увидел Владимирку. Мальчуган преважно восседал на кресле у письменного стола и смотрел во все глаза на брата, полуоткрыв, по обыкновению, рот. Он очень сконфузился, увидя, что брат проснулся, и стал было слезать с кресел.

-- Постой, куда же ты? -- засмеялся Александр Васильич.

Владимирко еще больше сконфузился, но остался на месте. Дело в том, что старики никак не могли уложить его спать в это утро. Как только сами они заснули, он на цыпочках пробрался в комнату брата,-- заглянув предварительно в щелку, спит ли тот,-- и все время, пока Александр Васильич спал, имел терпение просидеть, не шелохнувшись, на кресле, с любопытством разглядывая то спавшего брата, то вещицы его на письменном столе.

-- Итак, Владимир Васильевич, здравствуйте! -- сказал ему старший брат, еще раз засмеявшись и протягивая руку.

Владимирко робко слез с своих кресел и как-то нерешительно пожал протянутую ему руку.

-- Мама еше спит и папа также,-- сказал он, очевидно желая оправиться.

-- А ты разве не ложился спать?

-- Нет, не ложился; я ночью лягу... Да мне и спать-то не хочется...

-- Что же, брат, так? -- зевнул Александр Васильич,

-- Не хочется...-- коротко ответил Владимирко и сам невольно зевнул, глядя на брата.-- У нас сегодня макароны будут,-- сказал он для храбрости.

-- Значит, мое любимое кушанье,-- отлично! А еще что будет?

-- Суп с колобками да тетерька, да еще мама крем сделает.

-- Батюшки! какая роскошь: все мои любимые блюда. Да я просто объемся сегодня.

-- А вы любите красную икру? -- спросил Владимирко, который был страшный охотник до всякой икры.

-- Красную и черную, всякую люблю,-- засмеялся Александр Васильич к полному удовольствию брата. Последний, по поводу такого очевидного сочувствия его вкусам, решился даже осторожно присесть на кончик постели.

-- А вы красную с луком любите? -- продолжал он выпытывать.

-- Непременно с луком!

-- И я тоже с луком люблю,-- окончательно повеселел Владимирко.-- А вот Ванька, так тот прямо у рыбы из брюха ест.

-- Неужели?

-- Ей-богу-ну, ест; он ее оттуда выдавливает. Мама ему не дает икры, так он, как с базару рыбу несет, и выдавит.

-- Вот какой хитрец!-- рассмеялся Александр Васильич.-- Только зачем ты его называешь "Ванькой"? -- спросил он серьезно через минуту,-- разве тебя кто-нибудь зовет "Володькой"?

-- Нет. Да его мама так зовет, и все так зовут...

-- Значит, мама нехорошо делает. Зачем же его обижать, ведь он такой же, как и ты, человек, такой же мальчик.

Владимирко широко раскрыл глаза: он еще от первого человека слышал, что его мама может что-нибудь "делать нехорошо", а его "наилюбезный камердинер" -- такой же мальчик, как и он сам.

-- У Ваньки ни отца, ни матери не было,-- пояснил он в оправдание себя и мамы.

-- Вот ты и опять так его назвал. Скажи: "У Вани".

-- Ну, у Вани...

-- Вот видишь ли ты, это неправда, что у него ни матери, ни отца не было. Нет такого человека на свете, у которого бы их не было; иначе он бы и родиться не мог,-- сказал Александр Васильич очень серьезно.

-- Да ведь Ваньку-то на улице нашли,-- возразил Владимирко.

-- Опять "Ваньку"! А еще мне писали, что ты его очень любишь...

-- Ну Ваню, Ваню...-- конфузливо поправился Владимирко.

-- Что ж такое, что на улице нашли? Все-таки у него и мать была и отец; только нехорошие, видно, люди они были, коли ребенка на улицу выбросили,-- заметил Александр Васильич.

-- Зачем же они его выбросили?

-- А уж этого я не могу тебе сказать. Это надо у них спросить.

Владимирко задумался и несколько недоверчиво покосился на брата.

-- У нашей Милашки тоже мать была, а отца не было,-- сказал он, как бы желая уяснить себе новую мысль.

-- У какой это Милашки? Ах, да! у собаки... И у ней непременно отец был, только ты, видно, не видал как он к Милашкиной матери бегал.

-- А к Милашке отчего же он не прибегал?

-- Да он, может быть, и к ней прибегал, а ты не заметил.

-- У воробья тоже отец и мать есть,-- сказал Владимирко, на этот раз уже не с вопросом, а совершенно утвердительно.

-- И у воробья есть,-- подтвердил, в свою очередь, Александр Васильич.

-- Смешно воробей скачет. Он -- вор.

-- Это отчего?

-- А как же? Они все овес из конюшни у лошадей воруют.

-- Отчего же непременно "воруют"? Просто знают, что там овес есть, и прилетают клевать.

-- А вот же в кухню не прилетают: я на окошко насыпал.

-- Да в кухне всегда кто-нибудь есть, они и боятся.

-- Нет, воробей -- вор,-- сказал Владимирко с убеждением.

-- Значит, по-твоему, и голубь тоже вор?

-- Нет, он не вор: он не так людей пугается.

-- Стало быть, воробей только похитрее будет, а голубь к людям больше привык, все же, по-твоему, вор выходит.

-- Голубя убивать нельзя...-- схитрил Владимирко.

-- Да и воробья не следует убивать.

-- А клопа?

-- И клопа не следует убивать.

-- А мама убивает клопов...

-- Это еше не значит, что их следует убивать; а надо так сделать, чтоб в комнате они не разводились,-- держать комнаты чисто.

-- Да они в диване сидят...

-- Надо сделать, значит, чтоб их и там не было.

-- Да голубь ведь чистая птица?

-- Чистая, коли не запачкается.

-- Да нет! не то...-- замялся Владимирко.

-- А! знаю. Ну, чистая, чистая.

-- А клоп чистый?

-- И клоп чистый.

-- Он пахнет.

-- Что ж такое, что клоп клопом пахнет? И голубь пахнет голубем; ты понюхай-ка когда-нибудь.

Владимирко на минуту задумался, и затем лицо его приняло самое лукавое выражение.

-- А мышь... чистая? -- спросил он с очевидным коварством.

-- Разумеется, чистая.

-- Вот и врешь: мышь поганая! -- засмеялся Владимирко, торжествуя.

-- Что же это значит "поганая"? --- смиренно схитрил, в свою очередь, Александр Васильич, прикидываясь, что не понимает значения этого слова.

-- Поганая-то что значит? -- переспросил Владимирко, очевидно, затрудняясь ответом.

-- Да.

-- Ее есть нельзя...

-- Как нельзя? Ты разве пробовал?

-- Чего вы еще выдумали!

Владимирко даже обиделся.