Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

-- Как вам не стыдно, Дементий Алексеич, тревожить по пустякам детей! -- сказала она мужу, с легким дрожанием в голосе.-- Полно тебе, Калерия, плакать! мало ли ты еще чего наслушаешься...-- прибавила раздражительно Прозорова, обратясь к старшей дочери, и опять ушла в спальню.

Дементий Алексеич, в свою очередь, принялся всячески утешать Калерию, ласкал ее, даже дул ей зачем-то в глаза, говорил, что он пошутил, что больше не будет, опять уверял, что накупит ей завтра кучу разных разностей, и вдруг спохватился носового платка.

-- Куда же... куда же это он делся? Ведь недавно... недавно куда-то его сам бросил, а теперь вот и не найду... хоть ты что хочешь! Пропал... пропал платок да и шабаш! -- как угорелый совался Прозоров из угла в угол.

Калерия соскочила с места и, сквозь слезы, принялась помогать отцу, заглядывая то под диван, то под кресла.

-- Да он у тебя не в кармане ли, папа? -- спросила она, когда ее поиски остались безуспешны.

-- Нет... тут нет... нету! -- сказал Дементий Алексеич, остановись посреди комнаты и ощупывая карманы.-- А это отчего? Оттого... оттого все, Калерочка, что помолиться... помолиться я забыл сегодня утром...

Теперь, в свою очередь, и Калерия, как давеча Гриша, во все глаза смотрела на отца, решительно недоумевая, какое отношение может иметь утренняя молитва к затерявшемуся вечером платку.

-- Что... глазенки таращишь? Это бывает... бывает...-- подтвердил самоуверенно Прозоров, никого, впрочем, не убедив таким чересчур уж первобытным приемом доказательства.

Так и не отыскал платка в этот вечер Дементий Алексеич. Прислушиваясь из спальни к его забавной возне, Сашенька от времени до времени прятала свое личико на груди матери, чтоб не слышно было в зале ее детски искреннего, неудержимого смеха. У самой Лизаветы Михайловны, напротив, с каждой новой выходкой мужа все сильнее и болезненнее сжималось сердце. Молодая женщина думала и передумывала. Ведь вот... сколько еще нравственной отравы внесет этот развращенный ханжа в так бережно охраняемый ею детский мир? Достаточно, быть может, нескольких подобных вечеров, чтоб исковеркать, перевернуть вверх дном все то, чему она, Прозорова, посвятила уже половину своей жизни, да, конечно, посвятит и остальную? Потом... с чего это он так вдруг, ни слова не написав, приехал?.. И все жгуче и жгуче вставали в голове Лизаветы Михайловны эти неотвязчивые вопросы, все настоятельнее просили у ней ответа. Наконец, Прозорова не выдержала и подошла к запертой двери в залу.

-- Дети! пора спать...-- постучалась она.

Благодаря энергии и двукратному повторению этого призыва минут через десять зала опустела. Приезжий расположился ночевать в комнате Гриши, Калерия -- у себя в детской, а Сашенька осталась при матери, сколько та ни отсылала ее к сестре. Тем не менее, ложась спать, Лизавета Михайловна тщательно осмотрела обе двери: она хорошо знала своего мужа и могла ожидать от него если не всего, то по крайней мере непрошеных, насильственных ласк...

На другой день, в обычный час утра, Светлов явился к Прозоровым на урок. Дети встретили учителя с нескрываемой радостью: по правде сказать, им уже и сегодня порядочно успел надоесть отец своими глуповатыми расспросами. Лизавета Михайловна тотчас же вышла поздороваться с Александром Васильичем, который заметил по ее все еще красным глазам, что она дурно провела ночь.

-- Здоровы ли вы? -- спросил он, крепко пожимая ей руку.

Она только что собралась отвечать ему, как в дверях залы показался сам Прозоров, расфранченный и сильно напомаженный.

-- Мой муж... Александр Васильич Светлов, учитель наших детей,-- торопливо отрекомендовала их друг другу хозяйка и сейчас же ушла.

-- Очень рад-с... Прошу... прошу покорно садиться!-- сказал Дементий Алексеич довольно учтиво, но, очевидно, желая придать себе как можно более внушительный вид.-- Вы по какой... по какой системе, молодой человек, преподаете? -- обратился он к учителю тоном знатока и, вместе с тем, как бы начальника.

-- По своей собственной, выработанной практикой,-- холодно и вскользь ответил ему Светлов, занимая свое обычное место во время урока.-- Ну-с, дети... начнемте,-- спокойно, как всегда, пригласил он учеников.

-- Позвольте...-- с некоторой важностью перебил его Прозоров,-- вы, значит, не признаете... не признаете мнений людей авторитета в науке?

-- Если вам будет угодно, мы поговорим об этом в другой раз; а теперь -- извините -- нам надо заниматься: время очень дорого для меня,-- по-прежнему холодно и вскользь пояснил Александр Васильич, приступая к уроку.

Дементий Алексеич заметно сконфузился.

-- Не мешаю, не мешаю-с...-- поспешил он сказать скороговоркой.

Прозоров на цыпочках отошел в сторону, сел и стал внимательно слушать, как-то забавно вытянув при этом голову вперед и насторожив, с помощью ладони, правое ухо, которое и без того стояло у него торчком.

Урок начался с истории. На разнообразные вопросы учителя дети отвечали толково и не спеша, без малейшего признака так называемой долбежки; в особенности отличался Гриша: он выказал очень обширные для его возраста сведения, нимало не обнаружив в то же время желания щегольнуть ими перед отцом. Что касается самого Александра Васильича, то он и на этот раз не изменил ни на йоту своих обычных приемов преподавания: увлекательно и просто рассказывал, иногда шутил, смеялся. Последнее крайне не понравилось Дементию Алексеичу.

-- Что... что за смешки такие? -- обратился он строго к Калерии, когда та, не будучи в состоянии удерживать долее подступившего и к ней смеха, закрылась передником от пристального взгляда отца.-- Сиди смирно... как следует.

Светлов в ту же минуту обернулся к Прозорову.

-- Я попросил бы вас не мешать нам...-- сказал он ему с вежливой улыбкой.

-- Виноват, виноват...-- уже с некоторым ехидством извинился Дементий Алексеич.

Но минут через пять он опять-таки не утерпел и по поводу какого-то сложного совершенно не понятого им ответа Гриши заметил мальчику свысока:

-- Экую, брат, какую ты чушь... чушь несешь!

Александр Васильич, в свою очередь, снова обернулся к Прозорову.

-- Во-первых, вы не правы,-- сказал он ему, слегка покраснев,-- Григорий Дементьич отвечает совершенно верно, во-вторых... я не могу допустить, чтобы постороннее лицо вмешивалось в урок, и потому еще раз попрошу вас... не мешать нам.

-- Отец-то... отец-то постороннее лицо?! Вот тебе раз! -- как-то смешно поклонился и развел руками Дементий Алексеич.-- От первого человека, батюшка, слышу.

-- Во время урока, кроме учителя и учеников, каждый считается посторонним; если бы вы потрудились зайти когда-нибудь в один из классов гимназии, в часы занятий, и стали бы вмешиваться в урок,-- вам сказали бы то же самое,-- вразумительно пояснил Светлов.