Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

Но полицеймейстер, очевидно, стеснялся.

-- Вам самим будет удобнее...-- проговорил он, замявшись.

-- Что? -- отрывисто спросил Александр Васильич, поднимая голову.

-- Предъявить нам ваши бумаги,-- пояснил градоначальник, стараясь не смотреть на хозяина.

-- Извините: у меня не в привычке показывать свои бумаги... кому бы то ни было,-- с достоинством заметил ему Светлов.

Полицеймейстер, по-видимому, не знал что делать: сперва он только как-то странно посмотрел на всех, потом осторожно взял ключи со стола, приложил один из них наудачу к замку верхнего ящика -- и вдруг покраснел. Александр Васильич пристально следил за этим; прежняя тонкая улыбка шевельнулась у него на губах.

-- Тут нужен узорчатый ключ,-- обязательно сообщил он.

Благодаря этой обязательности начальник полиции понемногу оправился, живее приступил к делу,-- и не дальше, как через полчаса большая часть бумаг Светлова была выбрана из ящиков и сложена в одну кучку на письменном столе; оставалось пока нетронутым одно помещение -- с письмами.

-- Вы мне позволите выкурить папироску? -- любезно обратился полицеймейстер к хозяину, вынув портсигар и как бы собираясь отдохнуть немного.

-- До сих пор в этой комнате курили только мои знакомые,-- заметил Светлов,-- но после того, как я уже не один в ней хозяин, здесь может курить... каждый.

Полицеймейстер сконфузился, торопливо всунул обратно в портсигар вынутую было оттуда папироску и в пять минут окончил переборку бумаг. Их завернули в большой газетный лист и скрепили двойными печатями -- хозяина и полиции.

Градоначальник пощупал сверток рукой, как бы желая удостовериться в его прочности.

-- Теперь... мне придется попросить вас с собой,-- уже несколько высокомерно отнесся он к Светлову.-- Есть ли у вас на кого оставить квартиру?

Александр Васильич ответил утвердительно, запер письменный стол, попросил позволения написать матери записку, запечатал ее вместе с ключами и вручил пакет Бубнову -- для надлежащей передачи.

-- Тут и о вас написано,-- коротко сообщил ему Светлов.-- Завтра утром отнесите.

Сердце отставного солдата чуяло что-то недоброе, когда тот, со свечой в руке, провожал до крыльца своего барина, уходившего вместе с полицией, и если б в эту минуту молодой человек был менее занят собственными мыслями, он наверно заметил бы, как старик раза два утер себе кулаком правый глаз...

Семья Светловых вернулась с именин довольно поздно, и потому Ирина Васильевна, против обыкновения, проспала на другой день раннюю воскресную обедню. Это случалось с старушкой чрезвычайно редко и очень огорчило ее.

-- Вот помяни ты мое слово, отец, что у нас чего-нибудь да случится,-- сообщила она за утренним чаем мужу,-- еще и звон ведь слышала спросонок-то, а не встала, грешная!

Записка Александра Васильича, принесенная через несколько минут Бубновым, явилась как бы нарочно для того, чтобы подтвердить и укоренить еще больше в старушке одну из ее обычных примет.

"Меня, кажется, арестуют, мама,-- писал Светлов,-- но, ради бога, не тревожься: я совершенно прав и докажу это во что бы то ни стало. Бубнов останется во флигеле до первого числа,-- я ему сказал и заплатил деньги вперед. Не тревожься. Крепко целую тебя и папу".

Приложенные к записке ключи с резким звуком выпали из задрожавших рук Ирины Васильевны, когда она нетерпеливо пробежала глазами неожиданное извещение сына. Старушка не могла сперва произнести ни слова, точно ей сдавили горло; крупные слезы текли у нее по щекам.

-- На-ко, отец... прочитай-ка... что Санька-то...-- сказала она, наконец, но не договорила и громко зарыдала.

Василий Андреич растерялся немного и сам, прочитав записку; он, впрочем, должен был сделать порядочное усилие над собой, чтоб не подать повода жене думать, что и его также поразило коротенькое сообщение Александра Васильича.

-- Чего тут плакать-то?..-- заметил ей старик, угрюмо смотря в сторону.-- По-о-делом вору мука! -- махнул он рукой немного погодя и ушел просить совета у своей любимой трубочки.

Но Василью Андреичу на этот раз не так-то легко было отделаться от слез Ирины Васильевны; ему пришлось даже, скрепя сердце, отправиться к полицеймейстеру, чтоб навести справки о сыне, когда последний не вернулся домой и после обеда. Самого полицеймейстера старик не застал, а письмоводитель канцелярии мог сообщить ему только, что "полковник вернутся не скоро, разве поздно вечером", и прибавил, что "к завтрешнему утру, пожалуй, можно будет справиться об этом". Таким образом Василью Андреичу пришлось вернуться ни с чем и ждать, что скажет томительное "завтра". К немалому утешению Светловых, к ним, вскорости после возвращения старика, зашел Ельников. Доктор, как говорится, едва приплелся, был весь закутан, кашлял больше обыкновенного и вообще казался больным не на шутку: он, действительно, уже три дня не выходил из своей квартиры и теперь явился только потому, что еще накануне получил доставленное ему Бубновым письмо Александра Васильича. В этом письме Светлов, извещая Ельникова об аресте друзей, сообщал ему между прочим, что, может быть, сегодня же будет взят и сам, и просил доктора, если можно, навестить в воскресенье стариков да присмотреть за вечерним уроком. Анемподист Михайлыч просидел у Светловых недолго -- несколько минут, не больше; сегодня особенно раздражительная, но трезвая и отчасти насмешливая речь его значительно успокоила хозяев большого дома. Простившись с ними, Ельников завернул оттуда во флигель, с намерением остаться там прямо на урок и, в ожидании его, полежать у Александра Васильича на диване; хотя до начала занятий оставалось еще часа два с лишком, но доктору не захотелось идти домой -- студиться лишний раз.

В кабинете Светлова, на его письменном столе, Анемподист Михайлыч нашел и распечатал какую-то форменную бумагу с печатным бланком директора училищ Ушаковской губернии. Бегло прочитав ее, Ельников многозначительно покачал головой.

-- Подарок этот недавно принесли? -- необыкновенно желчно спросил он у сторожа, закусив нижнюю губу.

-- Вчерась еще, сударь,-- как только что барин уехали,-- пояснил Бубнов.

Доктор опять покачал головой, присел к столу, написал что-то крупными, как говорится, евангельскими буквами на целом листе бумаги, вручил его с каким-то глухим, отрывистым распоряжением сторожу и ушел, желчно сказав:

-- Да хорошенько, батюшка, приляпайте!

В тот же день вечером, незадолго до обычного часа воскресного урока, кучка рабочих, человек в пять, стояла перед наглухо затворенной, против обыкновенния, дверью флигеля и с удивлением рассматривала прилепленное на ней объявление, набросанное нетвердой рукой Ельникова и гласившее, что школа закрыта по распоряжению начальства. Рабочие настолько уже выучились грамоте в светловской школе, что могли сами и без труда прочесть теперь эту краткую, выразительную надпись.